Читать книгу - "Теория и практика расставаний - Григорий Каковкин"

– На какой бороде? – не поняла сразу смысла поговорки Татьяна.

– На чужой…

– Поняла, поняла, поняла…

Ульянова имела, как считал ее бывший муж, идиотскую, раздражающую его привычку повторять слова; как бы затухая, каждое следующее слово произносилось чуть тише предыдущего. В пылу ссор он кричал: «Я все знаю, что ты мне одно и то же повторяешь сто раз, как малахольная!» А Васильеву эта ее привычка иногда затухать на одной фразе сразу понравилась, показалось даже эротичной, напоминала исчезающий, затухающий в его инструменте звук. Ему нравилось со времен еще детской музыкальной школы при Дворце пионеров (там он начинал), как многозначительно и нежно гибнет последняя нота в изгибе саксофона.

Васильев посмотрел на свой побитый, не раз перекрашенный, выгоревший, некогда красный фургончик «форд-торино» и вроде извинился:

– Мой дом на колесах. Из Германии пригнали – без пробега по России. Рабоче-крестьянская машинка. Неубиваемая. Я на ней – по концертам, всегда что-то везти приходится, еще друзья подкинут инструменты, колонки, аппаратуру всякую.

– Очень боевая машина!

– Боевая машина джаз-пехоты, – подхватил Васильев. – Генералы на таких не ездят.

– Что будем делать? – оборвала Ульянова. – Вы уже придумали?

– Нет-нет. Стоп. Давай сразу на «ты», тем более мы уже столько по телефону проговорили. Мне вообще как-то непривычно на «вы», никогда в жизни ни в одной конторе не работал: ребята собрались – ребята сыграли. Все. Никаких – «вы»!

– Хорошо. Ты уже решил, куда мы пойдем?

– Нет. Обычно ко мне садятся в машину, и мы куда-то едем…

– …и часто к тебе садятся? – перебила она.

– Садятся, бывает. Ты хотела, чтобы ко мне уже никто не садился?

Ульянова улыбнулась.

Васильев подошел к «мерседесу», не спрашивая, открыл дверцу, как мальчишка, осмотрел салон, отвесил глухие комплименты автомобилю и, захлопывая дверь, спросил:

– Как поедем? На твоей? На моей? Тут есть один ресторанчик, почти на выезде из города. Может, ты машину бросишь здесь?

– Лучше я за тобой, – ответила Татьяна.

– Тут недалеко.

Васильев, размахивая большими руками, стал объяснять, как проехать, на каком светофоре поворачивать.

– Едем, – прервала его Татьяна. – Я ничего не понимаю. Ты только не отрывайся далеко – и все.

Сели по автомобилям. Васильев развернулся, потому что был припаркован на противоположной стороне, и, слегка нажав на гудок, предложил Ульяновой следовать за ним. Он вел машину уверенно, знал этот район хорошо, да и вся Москва была для него легкочитаемым городом. В молодости он привык искать никому не известные улицы – везде, кажется, выступал. Татьяна с трудом успевала перестраиваться из ряда в ряд, не допуская большого отрыва от красного фургона. Как ни старался Васильев избежать пробок, на одном из перекрестков они все же встали. Александр не увидел в боковых зеркалах черного «мерседеса», со страхом потери выскочил из машины и тут же (он стоял сзади через два фургона) увидел машину Ульяновой, подбежал к ней; Татьяна приспустила стекло, и он зачем-то спросил:

– Нормально?

– Нормально.

– Не отстаешь?

– Ничего. Еду.

Неожиданно дали зеленый, пробка истерично двинулась, и Васильев побежал обратно.

Припарковав машины, они вошли в маленький тусклый зал ресторана, прошли по полупустому залу, поднялись по винтовой лестнице на второй этаж и сели у дальнего уединенного столика в углу, у окна. Официант тут же принес меню и дежурно, проглатывая слова, видимо никто уже на это не реагировал, пролепетал про скидки и преимущества клубных карт.

– Вот приехали, а я есть не хочу!

– Выпить нам нельзя, так что и едой называть это не будем, – ответил Васильев.

– Может, выпить безалкогольное что-нибудь? Я люблю мохито, у них есть?

– Поищем, – сказал Васильев и стал искать коктейль в карте ресторана, а Татьяна получила возможность подробно его рассмотреть.

На самом деле Ульяновой хотелось всего и есть, и пить, и говорить, и целоваться, и любить, хотелось всего, что бывает между мужчиной и женщиной, но прямо сказать об этом невозможно. Да и сама она еще не знала: может, это случайная встреча – и только, но женским существом предчувствовала – это не так. Кто угадает, что думает мужчина, встречая незнакомую женщину ее возраста? Может, он видит только появившиеся морщины, припухший рисунок вен на руках, непрокрашенные пряди? Теперь, когда Васильев уставился в меню, она получила прекрасную площадку для сосредоточенного, детального обзора. Впрочем, ничего нового не увидела: короткая стрижка, седина, серые глаза – одним словом, довольно приятный мужчина. На мизинце широкое, не снимаемое серебряное кольцо с каким-то рисунком, казалось, навсегда впаянное в кожу, пальцы чуть полные и мягкие, податливые, ухоженные. Он держал ими меню, потом положил карту ресторана на стол и водил ими по бумаге, и все, что они делали, как передвигались в пространстве, было несколько отдельно от него самого. Руки имели собственный имидж, они будто имели право жить, двигаться и даже говорить, не спрашивая разрешения хозяина. Васильев, прочитав какие-то названия, не поднимая головы, заметил иронично, что для названий обычного блюда теперь находят такие слова, что не сразу разберешься, что это просто макароны с подливой, известные со школьной столовой. Она вслушивалась не в слова, а в его приятный, чуть басовитый голос, просто молчаливо соглашалась, слегка кивая. Ульянова находила много замечательного в нем и нервной безотчетной мыслью, и возбужденным взглядом пыталась разглядеть мужчину доподлинно, была бы возможность, и через микроскоп немедленно согласилась бы изучать его и его тело. Это желание, интерес, покорная скромность были не чем иным, как животной заинтересованностью женщины в мужчине, или, по-другому, можно сказать, предлюбовью. Чувство неизученное, не сразу опознаваемое, но знакомое каждому и любому, как стол и стул.

– Ну что?! Вот и мохито нашел! Напиток закомплексованных кубинских рыбаков.

– Почему закомплексованных?

– Они ловят, а у них не клюет…

– Почему не клюет?

– Не знаю. Поймать ничего не могут! На ром им уже не хватает, а в руках держать что-то надо – пьют мохито, воду с мятой!

«Какая-то странная шутка, чего это он про комплексы, я что, кажусь закомплексованной? Зря по телефону много о себе рассказывала».

– А вот нашел: для дам без алкоголя – пожалуйста. Швебс, лед, парниковая мята, она уже ничем не пахнет, кроме удобрений… Шутка.

– Саш! – хотела его остановить.

– А что Саш? Это – горькая правда. Я человек горькой правды – будем знакомы. – И он сделал рукой движение, обозначающее поклон. – Ту, нам надо выпить по-настоящему. Что этот мохито?