Читать книгу - "Язычник - Александр Кузнецов-Тулянин"

— Дождь, — повторила она, вслушиваясь в простое слово, которое теперь, единственное в ночной пустоте, приобрело странное, завораживающее звучание, будто произнесено было не просто так, а по поводу важного магического события, как слово-ключ, заклинание. Она лежала, не шелохнувшись, боясь спугнуть необыкновенную неопределенность — то ли подступающего счастья, то ли накатывающейся горькой тоски.

* * *

Словно очнувшийся от спячки, невидимый домовой шатался по домику, прикасаясь к разным местам развалюхи, и вдувал в нее жизнь: через пару недель домик обзавелся новой крышей, сделанной наспех, приземистой, но достаточно крепкой дощатой дверью, обитой фанерой, и склеенными прозрачной лентой стеклами. Чуть погодя высунулась в форточку и закоптила кривая железная труба. Домик прозревал, глаза его всматривались в темно-синюю даль залива. В его стенах рождались новые запахи: еще неустойчивые, текучие, но густые — пахло смолой, стружкой, дымом, парафином от вечерних свечей, и поселившиеся в доме люди тоже пахли не успевшей прогоркнуть свежестью: рыбой, креветками, ягодами, молодым горячим потом.

Витя и не пытался осмыслить охватившее его волнение. Но бывает в жизни человека, когда его не просто перемалывают будни, а вдруг раскрывается ему цвет мира. Было это связано с какой-то тайной потребностью, теснившей грудь, потребностью, что ли, завладеть миром — не поработить, но охватить объятиями… А Таня… Витя чувствовал — не понимал, а чувствовал, что не в ней даже дело, а в нем самом, в той человеческой сердцевине, которая просится на волю. И ему верить не хотелось, что все это может увянуть, иссохнуть в один непрекрасно-серый момент. Об этом не смело даже думаться. И он избывал себя, свое воодушевление: пер с отлива тяжелое бревно, а мог с гиком сигануть с крыши, когда стелил рубероид, — сигануть ни с того ни с сего, перепугав проходившую внизу Таню.

Все это было Тане и понятно, и радостно. Но она как-то, недели две спустя, увидела его замершим, замолчавшим, он сидел, забившись в угол, и курил, ни слова не говоря. Она тоже смолчала, отошла, глотая собиравшиеся в горле комочки. Он сам повернул к ней хмурое лицо:

— Я бы уехал с тобой отсюда. Да вот… как же уехать? Ни денег на дорогу нет… и уехать некуда… Чего-то я сегодня устал.

— А мы с тобой завтра выходной устроим, — улыбнулась она, хорошо понимая, что дело не в усталости, что вот эти минуты, когда он будет погружаться во внезапную тоску, станут повторяться все чаще и чаще.

Следующим утром Таня столкнулась возле магазина с Арнольдом Арнольдовичем Сапуновым. Привезли грузовик товаров, и Арнольд Арнольдович сам следил за разгрузкой — наверное, было что-то дорогое в аккуратных коробках. Он широко стоял у дверей в подсобку, и коротких сильных рук его едва хватало, чтобы сцепиться за спиной. Рук не было впереди, а значит, не было у него и намерения подать кому-то руку. Он хмурил толстое, в глубоких складках лицо, и посреди мясистости еще теснее становилось острому тоненькому носику и близко поставленным глазкам. Нахмуренность его была основательна, словно давным-давно задумался человек крепкой хозяйственной мыслью и она навсегда поселилась в нем, не давая продыху. Арнольд Арнольдович окликнул Таню, отвел в сторону, заговорил не столько строго, сколько внушительно, как говорил бы взрослый подростку, за которым нужен глаз да глаз:

— Ты, подруга, Витька в серьезное не тяни.

Таня вскинула брови, растерянно замямлила:

— Что это ты решил о Витьке позаботиться? Тебе не все ли равно, что мы с ним?

Синеватые губы Арнорльда Арнольдовича, мелкие, тонкие, будто чужие на суровом массивном лице, чуть тронулись улыбкой, но сказали жестко:

— Ты меня, бабонька, не поняла… А будет так, как я скажу. И только так. Он мне все ж таки не чужой.

— Надо же, вспомнил! — наконец закипела Таня. — Иди ты знаешь куда со своими советами!.. — Договаривать не стала, злобно развернулась, пошла от него.

Но он ее вернул одним только словом, на то и был он Арнольдом Арнольдовичем:

— Стой… — И в этом слове обнажились такие темные, страшные глубины, что Таня с испугу замерла, а потом и вернулась к нему мелкими шажками. Но Арнольд Арнольдович вдруг помягчал, даже посмеялся немного: — Ты подумай, какая ты невеста? Тебе сколько стукнуло?

— Все мои… — слабо ершилась Таня.

— А он сопляк совсем. Пусть он хоть с кем и хоть как, чем бы дитя ни тешилось… Но серьезно парню мозги не мути. Я тебе сказал, а повторять не буду. Мне это не нравится. Не нравится… Понятно тебе? — Таня, насупившись, молчала. Он смотрел на нее давяще, тяжело, повторил, повышая тон: — Понятно?

— Что там понимать… — вымолвила она.

Он пошел к магазину. Она же, взвинченная, трясущаяся, заметалась, не зная, как возразить, чем хотя бы зацепить его, выкрикнула ни с того ни с сего:

— Брат, брат, а ты бы помог ему хоть раз.

— Чем? — Он обернулся, крохотные черные бровки совсем близко сошлись к переносице. — В постели подсобить?

Грузчики засмеялись за его спиной.

— Скупердяй ты, Арнольдыч…

Тогда он решительно вернулся. Таня сжалась.

— А он что, больной, или старый, или он голодает?.. Я почему ему должен помочь? Почему я, а не он мне, мне уже пять десятков скоро, у меня артрит, а он здоровый лось. — Арнольд Арнольдович был возбужден, таким Таня ни разу не видела его. Говорил громко, и грузчики перестали работать, смотрели в их сторону. — У меня родных сестер — двое штук да еще родители старые и больные в Южно-Курильске… Он бы мне помог…

— Родителям-то помогаешь? — встрял непослушный язык.

Арнольд Арнольдович замолчал, стал свиреп, губы его побелели, и Таня перепугалась: вдруг ударит. Но он стерпел.

— Это ты-то мне о родителях, стерва приблудная? Да что я с тобой болтаю тут… Кыш отсюда. — Он нависал над ней, мордастый, плотный, готовый раздавить. Таня медленно развернулась и вяло поплелась, все еще втягивая голову в плечи. Услышала за спиной голос Арнольда Арнольдовича и хохот грузчиков.

Но за поселком, недалеко от домика, ее нагнал черный джип, чуть обогнал, остановился, Арнольд Арнольдович опустил стекло и неожиданно подобревшим голосом позвал:

— Иди сюда. — Таня подошла. — На-ка. — Протянул ей купюру в десять тысяч иен. Таня с опаской взяла — ей и не пришло бы в голову отказаться. Арнольд Арнольдович высунулся по плечо из окна, изловчился и шлепнул ее по заду, засмеялся и после этого уже не смотрел на нее, включил скорость и надавил на газ.

Таня в тот же день поменяла иены на рубли и спрятала их в постели. Но Витек под вечер, когда они, разгоряченные и уставшие, лежали на топчане, спросил угрюмо, не глядя на нее:

— Арнольд тебе деньги дал?

Она молчала.

— Я знаю, мне сказали… Не надо было их брать.

— Эх, Витенька… — Таня повернулась к нему, стала слегка поглаживать ему грудь. — Я простая баба. Взяла и взяла.