Читать книгу - "Горизонт края света - Николай Семченко"

Старуха обернулась на звук мотора и приставила козырьком ладошку ко лбу, пытаясь разглядеть, что за люди плывут на лодке.

– Э! Да это Экым, – сообщил Лёша. – Мамушка деда Омрелькота. А где ж сам старик?

Словно услышав его вопрос, из палатки вылез сухощавый дед, в отличие от бабки совсем не колоритный – в обычных серых брюках, выцветшей клетчатой рубашке и соломенной шляпе.

– Омрелькот, – заулыбался Лёша. – Этого деда зовут Омрелькот. Недавно ему новый паспорт оформляли – взамен старого, ещё советского, и паспортистка говорит: «Что это за имя у тебя, дед? Гастрономическое какое-то! Звучит как антрекот. Давай подберём тебе благозвучное имя…» Так ты знаешь, как Омрелькот возбух? Так обиделся, что даже жалобу хотел написать. А ведь такой спокойный, тихий старик…

Омрелькот замахал нам руками:

– Э-эй, люди! Чаевать давайте!

Через несколько минут мы уже сидели у костра. Старушка выловила из котла дымящийся кусок оленьего мяса и расторопно нарезала его дольками:

– Кушайте, кушайте… Однако мясо – солонина. Летом, однако, редко свеженину кушаем.

– Ладно тебе, – сказал дед Омрелькот. – Люди, чай, не с луны свалились – свои, пенжинские, понимают: летом мяса нет, олешку зимой кушают. Вот другую еду найду…

Он залез в палатку, покопался там и вынес две пластушины юколы почти вишневого цвета.

Мы ели её так, как полагается настоящим тундровикам: откусывали кусок хлеба, вслед за ним – дольку рыбы и запивали горячим тёмно-красным чаем.

– Кирпичный, однако, чаёк, – приговаривала Экым. – Из старых запасов… Давненько в Каменный не привозят настоящий кирпичный чай. Всякий есть, а этого нет…

– Гранулированный заваривайте, – подсказал Лёша. – Он тоже крепкий.

– Э, нет! – шутливо замахала руками Экым. – Он помёт леммингов напоминает…

Ни о чём серьёзном мы не говорили. Пока гость не наестся, его о делах не расспрашивают – таков этикет тундры. А вот после обеда мы постарались удовлетворить любопытство стариков.

– Ва-а! – нахмурился Омрелькот. – Кресты – место нехорошее, злое. Там птицы не живут.

– И-и, – поддакнула Экым, не выпуская изо рта длинной трубочки.

– Ничего, – улыбнулся я. – Мы злых духов не боимся.

– Зачем вы туда идёте? – покачала головой Экым. – Гнилое место, худое!

– Может, эти кресты поставили лет триста назад русские казаки, – объяснил я старикам. – Вот мы и решили проверить: так это или не так?

Экым вынула трубочку изо рта, что-то по-своему сказала Омрелькоту. Тот кивнул, не спеша поднялся и ушёл в палатку. Минут пять, что он там провёл, Экым невозмутимо покуривала свою трубочку, уставившись щелочками глаз в одну ей ведомую даль.

– Вот! – сказал Омрелькот, снова вернувшись к костру. – Мы с Экым нашли!

Я принял от него большую желто-серую пластину. На её краях виднелись два аккуратных отверстия, в центре – рваная дыра.

– Что это?

– Панцырь, – сказал Лёша. – Такой панцирь наши предки носили. Верно, дедушка?

– Ага. Пришивали его спереди на груди, а поверх надевали куяки[17]из нерпичьих шкур…

– Неподалёку от тех крестов нашли, – пояснила Экым. – Видите, из ружья прострелен. Давным-давно, однако.

– В музей хочу его отдать, – Омрелькот провёл рукой по гладкой поверхности панциря. – Пусть там хранится…

– Э! – засмеялась Экым. – Ты, глупый человек, уже отдал туда гычгый. И что? Сразу три олешка копыткой заболели.

– Так то – гычгый, – смущённо насупился старик. – Панцирь – дело другое. Он уже ничей.

– А что такое гычгый? – заинтересовался я.

– Экым – чукчанка, – объяснил Омрелькот. – У них в роду обычай на каждого оленя делать рогульки из веточек – гычгый. Как родится олешек, так и заводят гычгый. Старики говорили: сломаешь эту штучку – олень пропадёт. Гычгый берегли, никому не показывали, а когда оленя забивали, то его гычгый сжигали. Считалось, что душа животного вместе с дымом попадала на небесное пастбище.

Экым невозмутимо покуривала трубочку, но что-то ей определённо не нравилось в рассказе Омрелькота: она презрительно оттопырила нижнюю губу и почему-то нахмурилась.

– Когда я отдал гычгый в музей, то, однако, важенки Экым вправду копыткой заболели, – продолжал Омрелькот. – Что поделаешь? В то лето много оленей от неё пострадало. Гычгый плохо стадо охраняли…

– Да что ты понимаешь! – рассердилась Экым. – Пятьдесят пять лет с чукчанкой живёшь, а обычаев наших не знаешь! Стадо олешек охраняет помощник – камушек такой. Его обычно в оленьих внутренностях или в рыбьей требухе находили. Помощнику шили одежду и привязывали его к связке гычгый-гыргыр пусть пасёт стадо!

Омрелькот иЭкым устроились на берегу Пенжины не ради собственного удовольствия: бригадир оленеводов выслал их для встречи грузов. На катере сюда должны были доставить керосин, консервы, мехпалатки. Всё это добро старики будут стеречь, пока из тундры не придет вездеход, который обслуживает сразу несколько бригад.

– Не скучно вам тут одним? – спросил я.

– Так спрашиваешь, будто в газете про нас хочешь писать, – усмехнулся Омрелькот.

– Разве не видишь, что скучать нам некогда? – засмеялась Экым. – Я бисером вышиваю, старик рыбу ловит и вялит, травы и коренья сушим. Когда скучать-то?

Эти старики каждое лето гостили в бригаде своего сына: дома сидеть тоскливо, так и тянет в привольную тундру, да и приработок к пенсии – не лишний, и, опять же, в коллективе – свои люди. А то, что они оказались на берегу Пенжины одни, – так это временно, да и одинокими старики себя не чувствовали: каждый день по реке проплывали то рыбаки, то геологи, то туристы – так что гости у костра не переводились.

– Мало чаю выпили, – огорчилась Экым, когда я сказал, что нам пора отчаливать. – Не понравилось, однако, наше угощение…

– Да что вы, бабушка! Лучше вашей юколы во всей Камчатке не сыскать, – подбросил я леща. – И чай хорош. Вы в него что за травку добавляли? Прекрасный аромат!

– В травках я ничего не понимаю, – Экым даже раскраснелась от моих комплиментов. – Что под рукой есть, то и бросаю в заварку: листья брусники, голубицы, морошку…

Мотор долго не заводился, и Экым, искренне сочувствуя нам, громко охала, чем довела обычно невозмутимого Лёшу до белого каления. А километров через пять мы наскочили на мель и, уже выбравшись с неё, чуть не пропороли днище лодки о коряги, затаившующуюся в воде.

Всё это мелочи, для северных рек обычное дело: здесь не зевай – гляди в оба!