Читать книгу - "Жалость - Тони Моррисон"

— Да уж конечно, какие там киты! — усмехалась Хозяйка. — Выдумает тоже! Бродила ошалелая по воде Северной реки в стране могавков, чуть не утопла, хорошо двое молодых лесорубов выловили. На берегу укрыли одеялом и привели отца. Говорят, она жила одна на полузатопленном корабле. Думали, это мальчишка.

Ни тогда, ни позже она так и не сказала, как там очутилась и где жила раньше. Жена владельца лесопилки назвала ее Горемыкой и, как считает Лина, угодила в точку. Всю следующую зиму полоумную девчонку подкармливали, а она все норовила забрести куда-нибудь и потеряться, ничего не соображала, а уж работала и того плоше — все время грустит, странная такая, да и взрослые сыновья начали проявлять к ней повышенный интерес, в результате жена лесопильщика заговорила с мужем о том, что надо ее спроваживать. Тот послушался и вручил попечениям покупателя, которого знал и верил, что зла он ей не причинит. Так она попала к Хозяину. Когда вслед за лошадью Хозяина приплелась Горемыка, Хозяйка не скрывала раздражения, но согласилась, что руки в хозяйстве лишними не бывают. При частых отлучках Хозяина двух женщин и четырехлетней дочери на ферме было недостаточно.

Лине, когда Хозяин купил ее у пресвитериан, было четырнадцать — рослая, уже вошедшая в полную силу девица. Искал в городе по объявлениям на стенах печатни. «Женщина приятной наружности, переболевшая оспой и корью… Негритенок 9 лет, недурен собой… Особа женского пола, полезная на кухне, благоразумная, хорошо говорит по-английски, цвет кожи между желтым и черным… Белая женщина в долговой крепости на пять лет, привычная к сельскому труду, с ребенком старше двух лет… Мулат, очень порченный оспой, честный и непьющий… Белый парнишка в услужение… Требуется слуга, умеющий запрягать и справляться с выездом, черный или белый… Непьющая бережливая женщина, умеет… Приятной внешности девица, белая, 29 лет с ребенком… Здоровая женщина, немка, сдается во временное пользование… Крепкая, крепкий, здоровая, здоровый, приятной наружности, непьющий, непьющая, непьющий…» Наконец нашел: «Выносливая особа женского пола, крещеная и обученная работам по хозяйству. Продается, возможен обмен на товар».

Ну что тут скажешь? Холостяку, ожидающему прибытия юной невесты, как раз такая особа и требуется! К тому времени заплывший глаз Лины начал уже открываться, а рубцы от хлыста на лице, руках и ногах — наоборот, затянулись, стали едва приметны. Пресвитериане, гордые своей догадкой о будущем, продиктовавшей им ее имя, прошлым девочки никогда не интересовались, о нем ей бессмысленно было и заикаться. Перед законом она была никем, и ее слово — слово человека без фамилии, да еще и против европейцев — никто бы и слушать не стал. Все просто: пошли к печатнику, и тот помог составить объявление. «Выносливая особа женского пола…»

Едва европейская жена сошла с телеги, между ними сразу повеяло враждебностью. Прижившаяся в доме молодая особа здоровьем и красотой раздражала новую жену, тогда как Лину приводил в бешенство властный вид, который напускала на себя европейская девчонка-неумеха. Впрочем, рознь, нисколько не полезная в условиях, когда нужно бороться за выживание, умерла, не успев разгореться. Еще до того, как Лина приняла у Хозяйки первые роды, женщины, сами того не желая, взаимно потеплели. На земле, которая требует тебя всего без остатка, надуманные придирки неуместны. Кроме того, они скрашивали друг дружке одиночество, и мало-помалу обнаружилось, что в каждой из них есть нечто поинтереснее общественного положения. Ребекка громко смеялась над собственными промахами, не стеснялась обратиться и за советом. Или, бывало, Лина, шлепнув себя ладонью по лбу, вдруг как побежит спасать убегающее варенье! В общем, подружились. Не только потому, что сама у себя из руки не вынешь пчелиное жало. Не только потому, что корову иначе как вдвоем, бывает, не пропихнешь в калитку. Не только потому, что, пока ты надеваешь путы лошади на ноги, кому-то надо удерживать ее морду. А потому, в первую очередь, что ни та, ни другая толком не знали, что́ делать, когда и как. Вместе, пробуя и ошибаясь, учились: как отвадить лис; как и когда носить на поле и разбрасывать навоз; учились отличать ядовитые растения от съедобных (узнали заодно, что трава тимофеевка на вкус сладковата); узнали, каковы признаки краснухи у свиней; отчего у ребенка бывает понос и что, наоборот, крепит так, что он изводится от запора. Для Хозяйки работа на ферме была скорее новым, интересным способом выживания, нежели каторгой и рутиной. Потом, опять-таки, — это Лина тоже понимала, — у той есть Хозяин, он ей все более и более любезен, да и дочь Патриция; и вместе утешительны они в ее скорбях по младенцам, которых Лина в собственные руки принимала и в тот же год хоронила. К тому времени, когда Хозяин привел в дом Горемыку, обе женщины выступали сплоченно: встревожились. Хозяйке Горемыка была просто ни к чему. Для Лины же явилась воплощением несчастья. Рыжая, зубы черные, на шее пупырья— один пройдет, другой вскочит, при этом серые глаза со слишком длинными ресницами смотрят так, что у Лины аж волосы на загривке дыбом.

Она молча наблюдала, как Хозяйка учит Горемыку шить (единственная работа, к которой та приноровилась и даже начала с ней неплохо справляться), и ничего не сказала, когда, будто бы чтоб та перестала неприкаянно болтаться, Хозяин велел девчонке круглый год спать у камина. Такая забота вызывала у Лины подозрения, но не зависть, нет — даже когда погода бывала ужасной. Ее народ тысячу лет строил города-убежища и, если бы не гибельное нашествие европейцев, строил бы их еще тысячу лет. Ведь вот же как вышло-то! Оказывается, неправ был вождь, ох как неправ! И не разбежались европейцы, и не вымерли! Правда, старухи, на которых оставляли малышей, уверяли, что потом он просил простить его за ошибку в пророчестве, будто бы признал: сколько бы их ни пало от дурости и моровых поветрий, вслед за ними всегда придут новые. Стозевны придут, стоязыки, говором подобны псам гарчущим; да всё меха им подавай звериные, будто несмышленышам малым. Во́ды запрудят и земли огородят, леса целиком за море свезут, а женщин будут силой брать, кого вздумается, — для краткого своего услаждения. Почвы нарушат, святые места осквернят, а поклоняться будут богу, который глуп и малоизворотлив. Берега морские отдадут свиньям, и те превратят их в песчаные дюны, которым зеленью до скончания веков не обрасти. Духа здешней земли не сподобившись, начнут скупать ее плоть и, как сироты, ненасытны будут. И суждено им мир сей весь пожрать, отрыгнув грязь и ужас его, и погубить этим народы, прежде них бывшие… Лина и верила этому, и не очень. Если судить по тому, как относятся к земле Хозяин и Хозяйка, то бывают исключения, не ложащиеся в Новое Пророчество. Оба, вроде, даже понимают разницу между землей и вещью, при этом выпас свой огораживают, чтобы не потравить скотиной соседские угодья, хотя соседи этого как раз не делают, а когда на огород набежали свиньи, убивать их промедлили, хотя по закону имели полное право. Надеются выжить землепашеством, заботятся о земле, не разоряют ее стадами — потому мало выгоды имеют. В общем, порядочности Хозяина и Хозяйки Лина доверяла, а вот верности их предчувствий — как раз таки нет. Будь им внятны тонкие дуновения, не стали бы так приближать к себе Горемыку.

Общаться с нею нелегко, нужен глаз да глаз — хотя бы вот как нынче на рассвете, когда пришлось доверить ей дойку. Брюхатой трудно на скамеечке скрючиться, и она, видно, как-то не так за вымя взялась, корова же — пожаловалась Горемыка, — давай лягаться. Бросив больную, Лина метнулась утихомиривать первотелку — сперва поговорить, тихонько помычать ей в ушко, потом медленно гладить нежные сиськи ладонью, вымазанной в сметане. Струйки пошли слабенькие, ерундовые— разве только самой корове облегчение… Обиходив, успокоив буренку, Лина снова кинулась в дом: нехорошо Хозяйку оставлять наедине с Горемыкой; теперь, когда ее живот отяжелел ребенком, она стала еще ненадежнее. Даже в лучшие времена эта девчонка тащила за собой несчастие, как ящерка хвост. Был такой мужчина один в Деревне, откуда Лина родом. Прозвище его забылось вместе с остальными словами родного языка, но значило оно «тот, на кого валятся деревья» — имелось в виду его влияние на происходящее окрест. Так же и Горемыка: в ее присутствии яйца отказывались взбиваться, а тесто либо ни за что не всходило, либо липло к рукам. Лина была уверена, что и ранние смерти Хозяйкиных сыновей это опять губительная тяжесть проклятия, лежащего на Горемыке. После того как умер второй младенец, Лина уже не могла Хозяйку не предупредить. Сказано: видел еси, да не премолчиши! Они готовили начинку для пирога к возвращению Хозяина. Варившиеся с самого утра говяжьи ножки к тому времени остыли. Очищенные кости лежали на столе, ждали, когда к ним добавят жира и хрящей и поставят снова на огонь.