Читать книгу - "Счастливая - Элис Сиболд"

Уже тогда я ощущала нехватку чего-то важного, но не могла выразить это словами; мне было обидно за маму, которая, как подсказывало мне чутье, страдала больше всех и могла бы расцвести, получив желаемое. После случая на автобусной остановке я никогда не просила и уж тем более не требовала никаких сантиментов, потому что не хотела вновь увидеть пустоту родительских отношений.

Вскоре мне стало заметно, что папа с мамой прикасаются друг к другу лишь по чистой случайности. В детстве я иногда замышляла военную хитрость с одной целью: добиться ласкового прикосновения. Мама обычно сидела на диване с рукоделием или с книгой. Для моей задумки лучше всего подходили те случаи, когда она читала и одновременно смотрела телевизор. Чем больше отвлекающих моментов, тем больше шансов подкрасться незамеченной.

Устроившись на другом краю дивана, я мало-помалу перемещалась в мамину сторону, прикидывая, как бы положить голову ей на колени. Когда это удавалось, она рассеянно опускала пяльцы (если в тот момент занималась вышиванием) и начинала перебирать мои волосы. Помню, наперсток холодил мне лоб, а я, как бывалый воришка, могла с уверенностью предугадать, в какой момент меня застукают. На этот случай были заготовлены жалобы на головную боль. Таким способом можно было выклянчить пару-другую поглаживаний, но и только. По малолетству я еще размышляла, что выгоднее: убраться самой или подождать, пока меня отстранят насильно и велят сесть прямо или пойти почитать книжку.

Моей слабостью были наши собаки: пара ушастых ласковых бассетов, которых звали Фейхоо и Белль. Первая кличка была дана в честь какого-то испанского писателя,[1]отцовского кумира, а вторая выбиралась так, чтобы «даже непосвященные» могли понять. «По-французски это означает „прекрасная“», — снисходительно объяснял папа.

Обращаясь к нам с сестрой, отец по рассеянности то и дело называл нас собачьими кличками; по одному этому можно судить, во-первых, кого у нас в доме любили больше всех, а во-вторых, насколько папа был поглощен наукой. Что собаки, что дети — когда он работал, ему было все равно. И те и другие — мелкие, отвлекают от дела, путаются под ногами.

Собаки твердо знали, что дом поделен на четыре зоны. Отцовский кабинет, мамина спальня, наша с сестрой детская, а также любое место, где в данный момент находилась я. Таким образом, Фейхоо и Белль (а впоследствии — сменившая ее Роуз) всегда могли попытать счастья в одной из этих четырех зон. В каждой находилась рука, которая в рассеянности потреплет уши или хорошенько почешет бок. Собаки, роняя слюну, неуклюжим паровозиком катались из комнаты в комнату и развозили хорошее настроение. Они нас смешили и объединяли — без них и папа, и мама, и сестра жили бы только своими книгами.

Дома я старалась не шуметь. Когда остальные трое читали или работали, находила себе какое-нибудь занятие. Например, экспериментировала с продуктами. Делала желе из пакетика и ставила под кровать. В сушильном шкафу пыталась приготовить рис. Порой смешивала в аптечных пузырьках мамину и папину туалетную воду, создавая собственные ароматы. Рисовала. Карабкалась по ящикам под потолок погреба и часами просиживала в бетонной темнице, поджав ноги к подбородку. Разыгрывала в лицах историю Кена и Барби, в которой Барби к шестнадцати годам вышла замуж, родила и добилась развода. На бракоразводном процессе (здание суда было сооружено из листа ватмана при помощи ножниц) Барби указала причину: от Кена не добиться ласки.

Но все равно мне было тоскливо. Когда долгими часами пытаешься «хоть чем-то себя занять», волей-неволей начинаешь строить козни. Ни о чем не подозревавшие бассеты частенько становились моими пособниками. По своей собачьей привычке они рылись в корзине у меня под кроватью. И утаскивали трофеи: пропотевшую одежду, несвежие носки, пластиковые контейнеры из-под салатов и всякую всячину. Чем сильнее они втягивались в эту забаву, тем неохотнее расставались с похищенным, а самой вожделенной добычей, будившей поистине животную страсть, были для них мамины использованные прокладки. Бассет-хаундов было за уши не оттащить от прокладок. Никакие силы не могли заставить Фейхоо бросить такую находку. От нее собаки приходили в экстаз.

Ах, до чего же восхитительные сцены разыгрывались у нас в доме. В них участвовали не один-два разгневанных домочадца, а непременно вся семья. От одного вида «непотребства» отец начинал истерически кричать, но мама настаивала, чтобы он участвовал в погоне. Сама затея казалась ему верхом неприличия! Прокладки! А мы с бассетами были на вершине блаженства, потому что все домашние выползали из своих нор, бегали, прыгали и визжали.

Нижний этаж нашего дома имел кольцевую планировку, и бассеты это прекрасно знали. Мы гонялись за ними по кругу — от парадного до черного хода, через большую комнату, кухню, столовую и гостиную. Бассет-сообщник, которому не досталось прокладки, лаял без умолку и преграждал нам путь, когда мы готовились броситься на более удачливого разбойника. Мы тоже оттачивали тактические приемы: блокировали проходы или загоняли собак в угол. Но ловкостью они превосходили хозяев; к тому же у них была тайная пособница.

Я их пропускала. Имитировала броски, направляла родителей и сестру по ложному пути. «У черного хода, у черного хода!» — вопила я, и обезумевшая троица неслась в указанную сторону. А бассеты между тем радостно забивались под стол в гостиной.

Со временем я научилась брать инициативу в свои руки: когда мама спускалась в кухню или устраивалась с книгой на веранде, я тащила подвернувшегося под руку бассета к ней в спальню и стояла на стреме.

Через считанные минуты:

— Бад! Фейхоо стащил «котекс»!

— Боже, только не это!

— И грызет! — участливо вставляла я.

Распахивались двери, по коврам и паркету стучали шаги. Крики, лай, желанная суматоха.

Тем не менее, когда погоня заканчивалась и удрученным бассетам оставалось только облизывать лапы, мои родители и сестра вновь разбредались по своим норам. А мне предстояло и дальше томиться от безделья в просторном доме. Одной.

В старших классах меня поначалу считали придурочной. Я играла на альт-саксофоне и, как все музыканты, кроме везунчиков скрипачей, вынуждена была ходить маршем в составе школьного джаза. Как и положено второму альту, исполняла «Funky Chicken» и «Raindrops Keep Falling on My Head».[2]Никакие старания не помогали избавиться от клейма «чокнутой». Во время шоу в перерыве матча «Филадельфия иглз» наш джаз-оркестр изображал Колокол свободы, и мне, учитывая мои актерские «таланты», отвели роль трещины, после чего я ушла из оркестра. Радость от этого избавления была взаимной.

Вслед за тем я увлеклась декоративно-прикладным искусством. У нас был факультатив по традиционным ремеслам; меня влекли разнообразные материалы. Например, серебро. А особо успевающим выдавалось даже золото. Я осваивала ювелирное дело, роспись по шелку, технику эмали. Один раз на занятии у миссис Саттон, которая на пару со своим мужем вела этот факультатив, мы дотемна капали расплавленное олово в кофейные банки с холодной водой. Это было нечто! Такие причудливые формы! Я обожала Саттонов. Они одобряли все мои задумки, даже самые немыслимые. Я изготовила шелковое панно с головой длинноволосой Медузы Горгоны, а потом еще украшенное эмалью колье в виде двух рук, сжимающих букетик цветов. На едином дыхании сделала маме в подарок настольное украшение-звонницу. Обрамление состояло из женской головки и пары ладоней. К верхней части крепились два колокольчика с голубыми сердцевидными язычками. Колокольчики издавали мелодичный звон.