Читать книгу - "Палитра сатаны - Анри Труайя"

Альбер Дютийоль, напротив, и носа не высовывал наружу с тех пор, как возвратился в Менар-лё-О. Окопавшись в четырех стенах, он с мрачным ожесточением растравлял язвы своего позора. Мартен не осмеливался нарушить покой друга, избравшего удел затворника. Он опасался со стороны Альбера дурного приема, а то и упрека, что Мартен косвенно виновен в его невзгодах. Виновен, ибо причастен к тому, что творит его сын. Так что ему пришлось отречься от былой дружбы, некогда питавшей его гордость и дававшей отраду сердцу. Горечь такой жертвы ощущалась не на шутку. Иногда он говорил себе, что, доведись быть рогоносцем ему, он бы едва ли страдал сильнее. В эти минуты Мартен испытывал к Альберу Дютийолю такое братское сочувствие, что сам чуть не плакал при виде сынка, спешащего на тот проклятый склад.

Ах, хоть бы Люсьену подвернулась работенка, способная занять его на целый день и убрать из деревни! Но, несмотря на регулярные походы на биржу труда в Питивье, парень ничего не находил. Ему, как он объяснял, предлагали только «что-нибудь совсем тухлое». Послушать его, вся беда в том, что ему не хватает квалификации, чтобы получить место. А может, он слишком много хочет? Или попросту вообще не желает работать? Пока Мирей удерживает его здесь, он только и пригоден, чтобы любовь с ней крутить. Благо есть тетка и отец, чтобы обеспечить ему жилье и еду. Вот и Гортензия считает, что состояние «как сыр в масле» вполне нормально для двадцатипятилетнего безработного мужика. Стало быть, роптать бесполезно. Ведь даже Альбер, про себя кляня всех и вся, терпит ради мира в своем дому.

Все чаще и чаще Мартен просил Гортензию раскинуть картишки, чтобы заглянуть в будущее — его и Люсьена. У нее был дар успокаивать брата туманным и выспренним слогом своих предсказаний. Ее толстое красное лицо застывало как маска, приобретая невозмутимую значительность сфинкса. Торжественный голос словно блуждал в поднебесных далях, прежде чем слететь вниз и дойти до людского уха:

— Вижу яркое свечение… большие доходы… Червовая дама желает тебе зла…

Однажды вечером, когда Гортензия в который раз раскинула на столе карты, кто-то с силой забарабанил в дверь. Она открыла. На пороге стояла Жаклин Каниво, хозяйка здешнего бистро. На лице ужас. Глаза вытаращены. Трясущимися губами она выпалила:

— Быстро! Идемте! Альбер Дютийоль повесился.

6

Хоронить пришла вся деревня. Заупокойной службы не было, но мэр, господин Шарль Бланшо, на кладбище перед гробом произнес несколько простых фраз. Он рассказал, с каким уважением и теплотой относились жители Менар-лё-0 к покойному, человеку во многих отношениях исключительному, чьи знания, гражданские добродетели и сердечная доброта ценились по заслугам не только в кантоне и в департаменте, но даже за их пределами.

Пока он говорил, Мартен с тяжелым сердцем оглядывал присутствующих. Ему казалось, что у мужчин и женщин, собравшихся вокруг могилы, лица судейских чиновников. Он долго сомневался, как в подобных обстоятельствах надлежит повести себя его сыну, Гортензия сказала, как отрезала: «Надо, чтобы он там был!» И Люсьен стоял, опустив голову, в последнем ряду. В глазах всех этих людей виновным представлялся именно он, и не было ему прощения. На него старались не глядеть. Мирей тоже стала жертвой остракизма. Вся в черном, с креповой вуалью, ниспадавшей на самый нос, она дерзко поглядывала на молчаливо-враждебную толпу. После краткой речи господина Шарля Бланшо она первой положила цветы на гроб, в котором покоился ее супруг. Затем встала у кладбищенской ограды, чтобы принять соболезнования, но люди проходили мимо, ни малейшим жестом не выказывая намерения пожать ей руку. Только Мартен, Люсьен, Гортензия и мэр сказали ей несколько теплых слов. Рядом с Мирей стояла специально приехавшая из Ла-Флеш Жозианна, сестра Альбера Дютийоля, маленькая высохшая старушка с твердыми, словно у птицы, глазами и белесыми губами. Вот она-то и удостоилась всех произнесенных шепотом соболезнующих фраз и чмоканий в щеку. И уехала, забыв поцеловать вдову. Когда все было кончено, могильщик — им оказался не кто иной, как путевой обходчик Пополь, — принялся закидывать яму землей. Его пес Блэк остался сидеть у ворот кладбища. Он-то порядок знал.

Односельчане понемногу разошлись, не взглянув на Мартена, его сына, Гортензию и вдову, не перекинувшись с ними ни единым словом. Отныне они стали изгоями. Люсьен вызвался проводить Мирей. Войдя в свой дом, Гортензия разразилась рыданиями. Рухнув на стул, она задыхалась от ярости и изрыгала проклятья:

— Подонки! Они винят в этой смерти нас, как будто мы и правда в чем-то замешаны!.. Но нам-то, нам не в чем себя упрекнуть! Молодой парень на то и создан, чтобы за девками бегать. Мирей надо было только послать его подальше — и вся недолга! Он бы сразу все понял! Но она его заводила, стерва этакая, она его подначивала! Она одна должна была нынче терпеть весь этот ужас. А между тем, когда эта дамочка украшала муженька рогами, весь Менар-лё-0 знай похохатывал… Зато теперь каждый норовит призвать к ответу, все осуждают, выносят приговор! За такую малость они будут относиться к нашему Люсьену, как к убийце. Это несправедливо! Несправедливо!..

Кровь бросилась ей в голову, она скорчила гримасу, глубоко вздохнула и расстегнула пуговичку на вороте фиолетовой блузки с плиссированным корсажем. Мартен подал ей стакан холодной воды прямо из-под крана. Она большими глотками выпила его и продолжила, всхлипывая:

— Все лицемеры, все! Уж поверь, если б могла — уехала бы отсюда куда глаза глядят…

Он попытался ее успокоить:

— Люди слишком взволнованны… Через несколько дней никто и не вспомнит. Все уляжется.

Но он и сам страдал от всеобщей неприязни, обступившей дом. Они словно в осажденной крепости. Никогда еще он не имел случая оценить, как важна для него эта их деревенская спаянность. Раньше ему представлялось вполне естественным, что он вправе рассчитывать на доброжелательность и уважение соседей. Теперь же, когда все отвернулись, он почувствовал себя беззащитным, одиноким и опозоренным до такой степени, что испытал ужас, словно перед лицом самой смерти.

— Мэр их урезонит, — добавил он после паузы. — Это человек здравомыслящий. Он на нашей стороне.

— Бланшо и пальцем не пошевелит в нашу защиту, — возразила Гортензия. — Это же слизняк! Стоит кому-нибудь повысить голос, как он делает под себя…

Вдруг она запрокинула голову и прижала руку к груди. У нее иногда случались подобные недомогания (она их называла «сердцебиение»), но они проходили, едва начавшись. Мартен привык к ним, он и теперь не слишком обеспокоился, ограничившись тем, что помахал газетой перед ее носом. Да и она уже, будто из водоворота, всплывала на поверхность из короткого забытья, лицо снова приобрело прежнюю жесткость.

— Это все жара, — пробормотала она. — У всех с головой плохо… Чтобы их не злить, Люсьену надо пока не встречаться с Мирей. Пусть улягутся сплетни. А там будет видно…

— Ты права, — одобрил Мартен. — Так ему и скажу…

— Нет, это я ему скажу.

Она хотела сама всем распоряжаться. Мартен тут же подчинился. Ничто так не претило ему, как навязывать свою волю другим.