Читать книгу - "Польские евреи. Рассказы, очерки, картины - Лео Герцберг-Френкель"

об­рученных и всего семейства. Сара была теперь невестою двоих, — несчастным созданием, предметом соболезнования друзей и насмешки врагов, жертвою, выгнанною из рая как-раз в то время, когда она только что входила в него. её сердце обливалось кровью; её мечты о счастье были разрушены. А тот, кто, пол­ный надежды, возвратился на родину, чтобы осуществить свои заветные желания, кто одо­лел столько трудных препятствий и был уже так близок к своей цели — страдал не меньше Сары! Ученые раввины были пригла­шаемы к расторжению насильного брака; но все они отказались, так как союз был совершен по правилам еврейской религии в присутствии двух свидетелей; соглашаясь с тем, что образ венчанья не был на столь­ко свят, чтобы Сара оставалась законной же­ной беглеца, раввины все-таки не разрешали Саре вступить в другой брак без получе­ния развода от виновника этого несчастия. Но человек, так гнусно разрушивший счастье девушки, исчез бесследно.

Так прошли целые месяцы в страшно томительном ожидании. Отправляли послов в надежде получить какую-нибудь весть о пропавшем, делали воззвания, — все было на­прасно.

Но вот наконец настал элул, месяц каяния, в который дети Иеговы изнуряют по­стом свое тело и очищают молитвою свои души, — в которые они прощают друг дру­гу свои прегрешения, пред наступлением ве­ликого дня «Йом-Кипур», — дня, в который Го­сподь судит людей, взвешивает дела их и назначает «кому счастье, кому горе, ко­му жизнь, кому смерть», — день когда ев­реи, встревоженные звуком шофера (трубы), спешат на могилы своих мертвецов и про­сят у них заступничества пред Богом. В эти священные дни говения сердце еврея от­крывается для мира; в нем умолкает нена­висть и страсти. Вот наступает и великий день прощения грехов, грозный, как страш­ный суд, когда все, что носит талес и тфилин, падают ниц во храме Божием. Ве­чером накануне этого дня к одному из небольших домов города, боязливо подошел молодой человек. Он остановился на пороге, чтобы перевести дух, и потом вошел в комнату.

В этом доме живет Рафаил. Молодой человек — сын представителя еврейской об­щины. Полный раскаяния, он возвратился на­конец в родной свой город, чтобы очи­стить свою совесть от тяготевшего на ней греха, который он влачил на себе столько месяцев. С растерзанным сердцем, с по­никшей головой стоял он теперь перед тем, у кого похитил все счастье. Долго он не мог проговорить ни слова.

— Господь прощает кающегося грешника, простите также и вы меня и испросите для меня и её прощения. Вот и «гет» (развод­ный акт). Сара свободна, она будет вашей женой, но в счастии вашем не забывайте не­счастного, которого терзает совесть и отча­яние. Если вы когда-нибудь надеетесь на ми­лость Господню, если вы ожидаете счастья в будущем, — то помирите несчастного с его совестью, простите меня!

— Я прощаю, — сказал Рафаил — я прощаю вам все зло, которое вы мне причинили. Вас простит также и Сара, которую ваш поступок поверг на одр болезни.

— Она больна?

— Да, была больна, но Господь ее сохранил и её доброе сердце не будет чувствовать к вам ненависти. Она вас простит, потому что вы раскаялись и пришли поправить зло. Прощай­те! Да утешит вас Господь!

МЕШУМЕД

Вечерние тени опускаются на землю медлен­но и мрачно, точно тени смерти. На небе на­чинают появляться звезды, на земле зажига­ются свечи. Ярче чем в другие вечера осве­щены окна и празднично иллюминованы низенькие комнаты еврейского квартала.

Пятница вечером.

Место ежедневной жизненной борьбы засту­пает мирное, веселое спокойствие; неделю тя­желого труда и тяжких забот сменяет час мира и отдыха. Охота приостановлена на двад­цать четыре часа, и усталые охотники осве­жаются скудною добычею. Как радуется серд­це бедняка при виде членов своей семьи, одетых в праздничные платья, как счаст­лив он при виде ярко освещенной комнаты, ценящегося вина и любимых кушаний на белой как снег скатерти! Как оживляет его все это, после того как он шесть дней сряду боролся с скаредною судьбою из-за этого единого отрадного часа в милом кругу своих близких!

Мужчины и женщины спешат в синагогу, одетые в праздничные платья; за ними сле­дуют дети, которых уже заранее приучают к благочестивому посещению божьего дома. В это время на улице появляется телега, ко­торая медленно подвигается вперед, точно в ней лежит опасный больной. Но телега пустая. Сидевший в ней вылез, из уважения к тор­жественному часу, в который воспрещена всякая работа и всякая деятельность, не отно­сящаяся к богослужению, или к субботнему празднику. Медленно следует он за телегой и держится за нее руками; по-видимому, слабость не позволяет ему ступить на ногу без этой опоры. И он действительно болен. Вся его фигура до такой степени согнута; походка до того слабая и шатающаяся, щеки так впалы и глаза так безжизненны, что его не трудно принять за смерть в человеческом образе, идущую за своею колесницей. В том возра­сте, когда жизнь обыкновенно достигает пол­ного своего развития, этот человек уже жертва быстрого разложения, и глухой кашель, потрясающий все его тело, точно смерть зву­чит в его груди, приюте разрушительной болезни.

Телега остановилась наконец пред одним из больших домов, ворота которого были уже заперты. На пороге появилась молодая женщина. Больной — от слабости или внутрен­него волнения — покачнулся и чуть не упал.

— Я опоздал, — сказал он молодой жен­щине, отворившей ему дверь, и голос его при этом звучал так болезненно, что проникал в самую глубину сердца, — могу ли я остано­виться в этой гостинице?

— Конечно можете, отвечала молодая жен­щина. У нас комнат много; потрудитесь подождать немного в нашей комнате, пока для вас приготовят на верху другую. Вой­дите. Отец мой и брат скоро вернутся из синагоги.

Молодая женщина поспешно поднялась на лестницу, а приезжий вошел в отворенную квартиру хозяина. Там никого не было; ком­ната была празднично убрана и освещена, стол накрыт; путешественник опустился на стул, его слабый, утомленный взор медленно пере­ходил с одного предмета на другой, голова упала на грудь и глаза наполнились слезами. Тяжелое, мрачное воспоминание переживает он в эту минуту, и вместе с тем видит пред собою безотрадную, мрачную будущ­ность.

Молодая женщина возвратилась.

— Я убрала вашу комнату, сказала она: — если вы устали, то можете пойти на верх и отдохнуть там; но если хотите, можете оста­ваться здесь и отужинать с нами вместе.

— Я ничего не могу есть и должен отдох­нуть, сказал он. Поездка сильно утомила меня, потому что я еду издалека. Скажите пожалуйста, нет ли