Читать книгу - "Участок - Алексей Слаповский"

– Ну, не настолько я верующая, – смутилась Люба. – Хотя, правда, врать у икон не хотелось.

– Потом, – продолжил Кравцов, – Стасов мне рассказал, Валентин Георгиевич, как он вас видел. И про выстрел. И я стал думать, что это инсценировка самоубийства. А пистолет был последним штрихом. Так именно в отчаянии оружие бросают, когда от прошлого отрекаются. Насовсем. Ну а сегодня окончательно все стало ясно, Любовь Юрьевна, когда я нарочно, извините, в навоз упал и имел возможность украдкой, извините еще раз, осмотреть кое-что. И странно мне показалось, что все вещи мужа, вся одежда – в полном порядке. Обычно, если человек погиб, где-то складывают в отдельном месте, чтобы не напоминало. Да еще в столе увидел несколько термосов, чашки, ложки – такой, знаете, набор для приема пищи на природе. А зачем вам, Любовь Юрьевна, принимать пищу на природе? Ну вот, так оно и сложилось. И удочку я за дверью увидел, а ни вы, ни Наталья не ловите. Для мужа, следовательно, приготовили. А вы буквально прошлой ночью рыбу ловили, так ведь? – спросил он Кублакова.

– Было дело.

– Зацепился крючок, в воду лазили?

– Ты там за мной следил, что ли?

– Да нет. Часы у вас упали.

– А, это точно! Жаль было, а искать некогда: светало уже.

– Вот, возьмите, – протянул ему часы Кравцов. – Теперь все на своих местах.

16

Все на своих местах на самом деле никогда не бывает, поскольку, сдвинувшись с одного места, нечто, будь то вещь или человек, в точности на прежнее место уже никогда не попадет, будет зазор, трещинка, несоответствие. Да еще понять надо: а на своем ли месте было то, что туда возвращается, может, оно чужое место занимало?

Цезарь блуждал по городу всю ночь. Камиказа блуждала вместе с ним. Он мало обращал на нее внимания, поглощенный своей целью. Она не обижалась. Если бы она была не собакой, а женщиной, то знала бы: когда у мужчины Дело, его лучше не отвлекать. Впрочем, она и так это понимала.

Уже совсем рассвело.

И вот возле очередного дома Цезарь стал кружить, что-то вынюхивая, а потом сел, поднял голову и начал басовито и равномерно лаять.

Утром следующего дня Геша опять мчался по селу с криком:

– Сома поймали! Сома поймали!

Никто в это не поверил.

Но все опять сбежались к омуту.

Куропатов вчера нащупал то, что ему показалось сомом, но потом не сумел найти. С утра вернулся с добровольцами, ныряли долго и упорно – и добились успеха.

Вот Колька Клюев выныривает и кричит:

– Тут метра три, не больше! Он зацепился за что-то! Скользкий, зараза!

– Коля, вылезай! – зовет Даша с берега.

– Да постой ты! – сердится Колька.

– А если он укусит? – боится Даша.

– Дохлый он! Дохлый и холодный! Но здоровый!

Володька Стасов, подогнавший к омуту трактор, просит уточнить:

– Какой, покажи!

Колька разводит руки, показывая диаметр. Володька кричит:

– Мужики, трос помогите размотать! Сейчас подцепим!

Все бросились разматывать трос, прикрепленный к лебедке трактора.

Колька схватил конец и стал с ним нырять, чтобы зацепить речного зверя. Ему помогали все, кто умел держаться на воде.

– Не за хвост только! – командовал Хали-Гали. – У него хвост на конус идет, сосклизнет с хвоста. У морды надо!

– Ха! – крикнул Суриков. – А вчера в гробу лежал!

– Належусь еще, не бойся! – успокоил его Хали-Гали.

Дуганов смотрел, смотрел и не выдержал:

– Между прочим, я пацаненком глубже всех нырял!

– Ну, нырни! – подначил Андрей Ильич. – Или невроз мешает?

– А что, и нырну! Я против этого варварства, но раз уж убили животное, не пропадать же ему!

Дуганов быстро разделся, прыгнул в воду, схватил у Кольки трос, нырнул. Его не было долго.

И вот он вынырнул, продышался и сказал:

– Все. Можно тянуть.

Володька начал осторожно отъезжать, натягивая трос.

Все стояли и ждали.

И вот что-то появилось из воды. Все в тине, в траве, в грязи.

И выползло на берег.

Стало тихо.

Это была часть фюзеляжа самолета, от хвоста до кабины, с обломками крыльев.

Хали-Гали подошел и, счищая грязь с хвоста, где проявилась красная звезда, сказал:

– Тут ихи бомбардировщики летали, а наши истребители сбивали их. А этого, видно, самого...

Володька, соскочив с трактора, подбежал, сунул руку внутрь, пошарил и вытащил остатки шлема.

– Трофей! – обрадовался он.

– Положь на место, – сказал Хали-Гали. Володька положил и сообразил, что и свою кепку надо снять.

Снял.

И другие сняли головные уборы.

Все стояли молча, и это был тот самый момент, когда каждый понимал, что существует жизнь больше, глубже и старше, чем его собственная.

17

Пользуясь воскресной свободой, Людмила и Виталий с утра занимались полюбившимся делом: она читала, он слушал. Все того же веселого и обнадеживающего Чехова. «И казалось, – читала Людмила, – что еще немного...»

Тут пролетел Геша на мотоцикле и закричал:

– К участковому жена приехала! К Кравцову жена приехала!

Людмила запнулась. Хотела посмотреть на Виталия, но не решилась, думая, что встретит его взгляд. И напрасно: Виталий тоже не смотрел на нее – потому что боялся встретить ее взгляд. И Людмила продолжила: «Еще немного – и решение будет найдено, и тогда начнется новая, прекрасная жизнь; и обоим было ясно, что до конца еще далеко-далеко и что самое сложное и трудное только еще начинается...»

Людмила Евгеньевна Кравцова приехала только что. Сегодня рано утром ее разбудил лай, который показался ей знакомым. Она вскочила, посмотрела в окно и увидела Цезаря. Она так испугалась, что, быстро надев футболку и шорты, побежала на улицу и, схватив Цезаря за голову, глядя ему в глаза, начала спрашивать:

– Что? Что случилось? С Павлом что-нибудь? – будто Цезарь мог ответить.

Опомнившись, она позвонила одной из своих верных подруг, Нике. Ника, соответствуя своему имени, была победоносная женщина: самостоятельная, стремительная, прошедшая огонь, воду и трех мужей (со скоростью один муж в два года). Она примчалась на своем огромном белом джипе. Кстати, и сама была блондинка, и любила надевать все белое. И называла себя, шутя, белокурой бестией. Узнав, что Цезарь тоже едет, она, помня особенности его слюнотечения, достала холстину и накрыла заднее сиденье и только после этого пустила туда пса. Тот тяжело прыгнул и сразу же улегся. Камиказа подбежала, села перед дверцей. Не скулила, не лаяла, только поглядывала на Людмилу, понимая, от кого все зависит.