Читать книгу - "Беглый - Винсент Килпастор"

«Обнимая тигра, возвращаюсь к себе. Вот сущность совершенства». Мне подумалось, что частая плохо понятная глубокомысленность некоторых зарубежных авторов это не понты, а просто брак в работе переводчика. Я усомнился, что Артурик бы понял мой аргумент и вообще усомнился в его способности оценить до конца мессидж бессмертного Масатоши. Как вообще можно читать книги в таких трусах и с прыщом на плоской жопе?

В этот момент обладатель японской книги вернулся с балкона. Правда, вместо тигра Артурик обнимал за плечи Анну. Мою Анну. Глаза у Анны сияли и она ему улыбалась. Никому не желаю, чтобы его женщина так искренне улыбалась чужому мужику. Вы даже не знаете, как себя при этом вести и куда девать свои непропорционально длинные руки.

— Давай, Артурик, звони, звони, милый, уговор дороже денег!

Эта тварь в паскудных трусах, наконец, отпустила мою Анну, натянула джинсы и выудив из кармана мобилу, начала кому-то бодро докладывать о чинимом участковыми Северо-Востока беспределе, идиотской судьбе профессора-чепушилы, и необходимости быстро накрыть вымогателей «пока горячо». Ибо не понятиям это, пасаны. Не по понятиям.

* * *

А крыша у Артурика и впрямь оказалась литая, как Леонид Броневой. Уже минут через сорок, большую часть которых я мучительно ловил каждый намёк на флирт между Арутуром и Анной, я с волнением звонил отцу.

Отец к тому времени, как говорят в местах не столь отдалённых — уже благополучно откинулся. Причём дома он пребывал некоторые время, потому как был пьян в коромысло. Явно отмечал своё условно-досрочное освобождение. Я считаю любое освобождение в джамахирии следует считать условным — по настоящему освобождаешься, только задав оттуда стрекача или откинувшись на малое сергелийское кладбище.

Плохая новость заключалась в том, что в жизни за всё приходится платить. Артурику, например, надо было услугой за услугу. Анна засобиралась на съёмки к почётным артуровским клиентам. Упаси вас бох от таких сделок, это я вам по совести говорю. Когда надо выбирать кем из своих близких придётся пожертвовать. А собой пожертвовать, а это легко, попробуйте, собой пожертвовать не дадут — потому что сами мы нахрен никому не нужны.

Остаются зарубки на сердце. Сейчас этих зарубок уже столько, что сердце моё совсем очерствело. Знаете, как я на днях за завтраком из яиц Веры Петровны, сформулировал идею христианской любви? Я очень люблю людей. Моя любовь заключается в том, что каждый день я нахожу в себе силы не взять в руки автомат одного старенького конструктора, и не перестрелять их всех в соответствии с количеством патронов в магазине. Один к одному. Вот как сильно я люблю людей. Пусть живут. Пока.

— У тебя должен где-то быть мой парик, ну, с того раза ещё, помнишь?

«С того раза, помнишь» меня окончательно убило. Никогда не думал, что я так ревнив.

Я грубо схватил Анну под локоть и поволок на кухню. Здесь я стал убеждать её не выполнять нашу часть контракта с бесом. Ведь отец-то уже на свободе, Артурика можно просто кинуть. Ки-нуть! Это будет ловко, красиво даже! А? Швырнуть дьявола на его собственной территории. Вот это, понимаешь, бессмертное искусство!

На удивление Анна проявила твёрдость и целостность в отношении взятых на себя контрактных обязательств. Гениальности моего решения она не оценила. Только печально покачала головой.

— Послушай я ведь уже объясняла тебе — это самая обычная работа. Ничего такого. В коробке конфет иногда находишь визитку — «Упаковщица номер 9». Ты когда-нибудь задумывался, что может эта упаковщица прекрасный душевный человек? Может в театр драмы ходит по выходным. Может в детстве принцессой хотела стать? Блондиночка такая голубоглазая, упаковщица, у мужиков до сих пор хуй пучком стоит, когда рядом с ней больше минуты проводят? А муж её- дальнобойщик и вечно в командировках? Половина шоколадной фабрики с разбитыми сердцами, перестрелялись, переломали шпаги на бесконечных дуэлях за неё? А она внутри всё же так одинока и всё так же ждёт прекрасного принца! «Упаковщица номер девять» — маленькая грань её кипучей жизни и натуры. Упаковщица, станочница широкого профиля — что вы знаете о жизни, потаскуны с пучком или с букетом!

— Ну, я-то понимаю… я не узколобый. Ты же знаешь, я у тебя умный, Анна. Просто хотелось бы, чтобы ты была уже не упаковщицей номер девять, а как минимум начальником шоколадного цеха.

— Это как Вера Петровна, что — ли? Ну ты и дебила!

Совмещать обороты «маленькая грань её кипучей жизни» с просторечным «дебила» было одной из многих граней моей загадочной упаковщицы.

Я пошел на другую крайность — пригрозил Анне, что если она сейчас уедет на съёмки, я сделаю с собой что-то дурное. Что-нибудь очень плохое.

В этот момент в кухню быстро вошёл Артурик и сразу же ударил меня хуком в основание челюсти, прямо туда, где мочка уха переходит в щёку. Почему-то я тогда увидел лишь сокращение его бицепсов. Как в замедленном кино.

Боли не было совсем, для этого я был слишком возбуждён и слишком привычен к неожиданным нападениям. Регулярные хуки в челюсть это пожизненный крест маленького человека с не в меру острым языком.

Еще в этот момент я невольно отметил — Артурик-таки постиг кое-что из динамики великого Масатоши Накаямы. Правильно поставленный удар поднял муть со дна моего вестибулярного аппарата и комната плавно покачнулась.

Однако на моём привычном к динамике карате лице ничего не отразилось. Это смутило Артурика, и он быстро ударил меня в эту же самую точку ещё раза три. Так обычно ведут себя неопытные недотёпы-убийцы — попав ножом в сердце, они ждут мгновенной реакции, как в кинотеатре. А если реакция не наступает — начинают хаотически тыкать в жертву ножом до тех пор пока не отобьют себе руку.

На их жертвы потом страшно смотреть.

* * *

Анна воспользовалась заминкой, быстро схватила сумочку и застрекотала каблуками вниз по лестнице артуровой девятиэтажки.

Артур, видимо привычный к совершенной иной реакции от его ударов, проникся ко мне теплом. Он помог подняться с пола, на который я временно присел, ну разве что на полминутки, чтоб комната немного успокоилась и остановилась.

Нежно, под руку, как недоразвитого родственника, проводил меня до дверей и мягко вытолкнул в подъезд. На прощание он сунул мне что-то в руку и закрыл тяжёлую бронированную дверь.

Я поднёс руку к лицу и с удивлением обнаружил в ней алматинское яблоко.

Сразу вспомнилось, как в детстве родители временно поссорились с моей бабушкой и строго запретили ей со мной встречаться. Бабушка оказывала неправильное влияние на воспитательный процесс. Тогда несанкционированная бабуля тайком стала являться на большие перемены в школу. Она носила мне точно такие же яблоки. В большой сумке на которой было просто написано «Брэнд». Два яблока, пара конфет и ежедневные пятнадцать копеек. Бабушка завербовала вахтёршу бабу Надю, и если приходила раньше звонка, баба Надя помогала вывести меня из класса на ничейную территорию — в вестибюль. Бабушка смахивала слёзы и говорила: «Ничего, Шурочка. Ничего. У всех своя правда. Вырастешь — поймёшь. Человек рождён на мучения».