Читать книгу - "Струна - Илья Крупник"

Но, может, не стоило бы опускать. Мы ведь второй раз попали во Владивосток.

Первый раз – прямо из Кедровой пади.

Вид у меня был тогда такой, будто я сбежал со съемок картины «Неотправленное письмо»: весь черный (где моя белая кожа?), небритый, обкусанный мошкой и клещами, рабочие бутсы, штормовка и полевая сумка «наперевес». Рядом Шретер с развевающейся бородой и в кедах, с «сидором» за плечами.

Пошли сперва в баню, потом в кино, и нам сразу дали две контрамарки («Наверное, всё по тайге ходите?»). Вообще, у нас образовался богатый опыт христорадничания. Даже хлеб нам в военных частях начали подавать бесплатно и в размерах не менее пяти буханок. Здесь ведь кругом одни погранзаставы, и они для нас всегда готовы.

Радужное настроение целый день: так хорошо поговорили с Лелей по телефону, и она даже почихала мне в телефон, т. е. весь «ритуал» выполнила на все сто процентов.

В общем, мы все прожигали жизнь кто как хотел. Пили и пили газированную (а не через марлю неизвестно что) воду. Миша, находившись, спал после бани в гербарии. Мы со Шретером, как уже писал, отправились в кино. Младшие шлялись неизвестно где. Мы со Шретером после кино решили идти в музей и т. д. и т. п. Вот только ничего спиртного не пили: Шретер давно установил строжайший сухой закон.

Вечером со Шретером пошли ночевать к Оське, он уже в чинах и при должности. Ведь школьный еще мой друг, и мы вместе в войну были направлены в военно-морское училище. Он располнел, одомашнился, Аллочка, его жена, всё удивлялась, что мне доставляет удовольствие мотаться по экспедициям: Оська, мол, давно уже считает, что его место здесь, за столом в Гидроуправлении, и в экспедиции не ездит, а ездит в Пятигорск лечить печень. А я вот, надо же, даже здесь обнаружил у себя присосавшегося клеща и выковыривал его иголкой.

(Оська, дорогой мой покойный друг, Иосиф Владимирович Поляк, капитан первого ранга, и ты, дорогая Аллочка, я ведь помню всегда и люблю вас, и знаю, что вы всегда понимали шутки, потому и написал всё шутливо.)

Нас со Шретером они встретили и принимали, как родных. И так же, как самых своих близких, принимали и провожали нас, когда потом мы, вся наша дружная когорта, вместе с нашей будкой, погрузились на пароход – на Сахалин.

14/VIII – 60 г.

Какой гнусный городок был Южно-Сахалинск. Везде воняет, как в мусорной яме. Чуть свернешь с главной улицы на торговую – сразу японские трущобы. Косые, длинные, деревянные, грязные, серые дома. Крохотные продолговатые окна-«фонарики», ребристые трубы, тоже длинные-длинные, торчат не над крышей, а тянутся вдоль фасада и вверх, словно высовываясь из стены.

Крыши с загнутыми концами, ромбовидные фронтоны, длинные «коньки» на крышах непонятного (мне) назначения. Всё это как на гравюрах. Я даже зарисовал эти крыши и окна, потому что в описании трудно другому увидеть. Стены домов обиты листовым железом.

А на главной улице под деревом сидят на корточках старые кореянки и беседуют, не глядя, что на окраине, судя по всему, что-то горит. Может быть, дом?… Оттуда вырывается в небо багровое пламя и черный-черный тяжелый дым.

16/VIII – 60 г.

Мы на побережье, у залива Анива, в деревне Кирилловка. Здесь, понятно, всё иное, вроде бы знакомое. Вот разве крыши домов покрыты не черепицей, а громадными белыми ракушками-гребешками – pecton. Блестят под солнцем белые ребристые крыши.

19/VIII – 60 г.

За эти несколько дней мы объездили на нашей машине с будкой Южный Сахалин. Поездка без маршрутов. Сейчас мы в Корсакове.

Этот городишко еще грязней и запущенней Южно-Сахалинска. От того, что он меньше, кажется, что на улицах множество народу. Женщины таскают ребятишек, привязанных за спиной на кушаках, мимо домов с японскими иероглифами. В тени сидят на корточках прямо на тротуарах старые кореянки, судачат, как «старухи на лавочках у подъезда». Ходят замаскированные под корейцев китайцы, а в Комплексном институте улыбается японец-переводчик. В общем, такая вот «экзотика».

Завтра мы со Шретером отплываем на Курильские острова. Остальные под руководством Миши остаются с машиной здесь. Будут заготовлять сырье для ВИЛАРовского завода, т. е. копать энное количество килограммов самых разных растений.

Зато мы со Шретером будем «вольно бродить», собирая образцы и гербарий на островах.

Отвлекся. Вижу в окно лавку с пустой застекленной витриной – вероятно, только собираются выставлять для обозрения товары или, наоборот, убрали временно товары. Во всяком случае, там за стеклом на пустой витрине сидит, как ни в чем не бывало, – крыса.

(Крыса… Что я вспомнил?… Неужели всё это было?

Мне 19 лет. Еще идет война. Я мальчишка – с 1943-го, с семнадцати с половиной лет курсант. С марта 1944-го в действующем флоте, куда сейчас относится и училище.

А в Ленинград с Олегом мы прибыли тогда в училище с этим эшелоном с оборудованием рано утром.

Ленинград, как показалось нам, был пуст. Стояли повсюду высокие дома. И – такая тишина…

Только вдруг раздался грохот падающих досок. Это освобождали на Васильевском острове от защитных досок маленький памятник Крузенштерну.

А тишина… Это было обманом. Еще действовал Ленинградский фронт.

Вот это знакомое: выполнение задач командования флотом помню, но помню и другое: как мы со стройбатом, матросами, списанными ограниченно годными по ранениям из морской пехоты, работали, восстанавливая Мариинский театр, вывозили на баржах мусор из Ленинграда.

Я помню, как с длинным шестом я стоял на корме баржи, рабочие ботинки почти целиком погрузились в невероятно какую-то склизкую кашу неизвестно чего. По середине баржи она возвышалась горбами.

Катер тянул баржу в залив. И было это бесконечно: баржи, катера, мусор. И – крыса.

Одна? Нет. Но казалось, одна и та же. Высовывалась. И ныряла снова в мусор, в слизь.

Олег и я попали в госпитали – «остаточные явления» – ближе к концу зимы. В училище был даже одноногий офицер из недоучившихся курсантов, ушедших в морскую пехоту. Он работал в отделе минооборудования и заканчивал одновременно свою учебу.

Мы с Олегом оказались в разных госпиталях. К нему, когда меня выписали, ходил Оська и встретил, кстати, в городе Игоря Матышука из нашей школьной компании, из нашего класса. Его тоже демобилизовали.

А я снова вижу свою палату, у нас было много коек, много народу, и душно. Здание старинное, вентиляция неважная. И мы просили не закрывать дверь в коридор, а дальше – открытые двери курилки и там окно.

Палата была: долечивание после головных ранений, контузий, и не все были ходячие.

Меня опекала высокая, немолодая, очень строгая старшая сестра, она называла меня – «сынок». Оказывается, я был самым младшим во всем отделении.

Доктор-консультант, а может, он был профессор, наклонившись к моей койке, задал мне необычный вопрос: «Кто ваш любимый композитор?»