Читать книгу - "Остров. Тайна Софии - Виктория Хислоп"

Алексис было стыдно за свою первую реакцию и за свое невежество, однако, что ни говори, известие, что прабабушка была прокаженной, стало для нее поистине громом среди ясного неба.

– Болезнь поразила твою прабабушку, но она вплотную коснулась и твоего прадеда Гиоргиса, – продолжала Фотини. – На рыбацкой лодке он возил на Спиналонгу разные товары еще до того, как его жена была приговорена к ссылке на остров, и продолжал делать это, когда она оказалась там. Это означало, что он вынужден был ежедневно наблюдать разрушительное действие, которое проказа оказывала на твою прабабушку. Когда Элени только приехала на Спиналонгу, гигиенические условия там были просто ужасными, и хотя они заметно улучшились за время ее жизни на острове, в первые годы ее здоровью был нанесен непоправимый вред. Я избавлю тебя от слишком грубых подробностей, как в свое время Гиоргис избавлял от них Марию и Анну. Но ты и так знаешь, как это происходило, правда? Проказа поражает нервные окончания, и человек может жечь или колоть свое тело, ничего при этом не ощущая. Вот почему больные лепрой так склонны причинять себе непоправимый вред, и последствия этого часто были просто ужасными.

Фотини замолчала. Ей очень не хотелось оскорблять чувства гостьи, и она хорошо понимала, что некоторые подробности этой истории были поистине шокирующими. Оставалось лишь тщательно подбирать слова.

– Я не хочу, чтобы ты решила, что семья твоей матери полностью подпала под власть этой ужасной болезни, – торопливо проговорила она. – Все было совсем не так. Посмотри сама: у меня остались фотографии твоих родных.

На большом деревянном подносе, на котором стоял кофейник, лежал невзрачный светло-коричневый конверт. Фотини открыла его, и на стол легла пачка фотографий. Некоторые из них по размеру были не больше календарика, другие – с почтовую открытку. Часть фотографий были глянцевыми, с белыми рамками по краям, другие – матовыми, но при этом все черно-белыми и блеклыми. Большинство были сделаны в студии, еще до появления моментальных снимков, и напряженные позы людей, изображенных на них, породили у Алексис ощущение, что эти люди отстоят от нее во времени так же далеко, как царь Древнего Крита Минос.

Первая фотография, на которую Алексис обратила внимание, была ей знакома. Такой же снимок стоял на тумбочке рядом с кроватью ее матери: дама в кружевах и мужчина с платиновыми волосами. Алексис взяла фотографию.

– Это твоя двоюродная бабушка Мария и двоюродный дедушка Николаос, – с чуть заметной ноткой гордости в голосе сообщила Фотини. – А вот это, – продолжала она, доставая снизу особенно потрепанный снимок, – последняя совместная фотография твоих прабабушки с прадедушкой и их двух дочерей.

Она передала фотографию Алексис. Мужчина был примерно одного роста с женщиной, но более широк в плечах. У него были темные волнистые волосы, подстриженные усы, прямой нос и глаза, которые улыбались, хотя перед камерой он и постарался принять серьезный вид. Его руки казались очень крупными по сравнению с телом. Женщина с длинной лебединой шеей, стоявшая рядом с ним, была очень стройной и поразительно красивой. Ее волосы были заплетены в косы, уложенные на макушке. Она широко, непринужденно улыбалась. Перед родителями сидели на стульчиках две девочки в хлопчатобумажных платьях. У одной из них были густые пышные волосы, свободно спадавшие на плечи, а глаза казались раскосыми, как у кошки. В глазах девочки светилось озорство, но пухлые губы не улыбались. Волосы ее сестры были, как и у матери, аккуратно заплетены в косы. Черты ее лица были более тонкими, а носик сморщен – девочка весело улыбалась в камеру. В глаза бросалась ее худоба и более сильное, чем у сестры, сходство с матерью. Ее руки скромно лежали на коленях, в то время как вторая девочка, скрестив руки на груди, смотрела в объектив несколько грозно и вызывающе.

– Это Мария, – сообщила Фотини, указав на улыбающуюся девочку. – А это Анна, твоя бабушка, и родители девочек, Элени и Гиоргис.

Она принялась раскладывать остальные фотографии по столу, и легкий ветерок шевельнул их, словно оживив старые изображения. Алексис увидела снимки двух сестер в младенческом возрасте, затем в младшем школьном и наконец в девичестве – на последних фотографиях матери девочек не было, лишь отец. Был здесь и снимок Анны под руку с мужчиной в традиционной для Крита народной одежде – фотография была свадебной.

– Наверное, это мой дед? – спросила Алексис. – Анна очень красивая на этом снимке, и заметно, что она счастлива.

– Да, в ее глазах горит свет юной любви, – произнесла Фотини.

В ее голосе послышалась легкая насмешка, и это удивило Алексис. Она хотела было продолжить расспросы, но тут ее внимание привлекла очередная фотография.

– Это же моя мама! – воскликнула она.

У девочки на фотографии был характерный нос с горбинкой и милая, но довольно робкая улыбка.

– Да, это действительно она, – подтвердила Фотини. – Должно быть, здесь ей лет пять.

Как и любая другая подборка семейных фотографий, эти снимки представляли собой лишь отдельные фрагменты мозаики. Полного представления о прошлом семьи кусочки бумаги, вставленные в рамку или аккуратно сложенные в конверт, просто не могли дать. Алексис хорошо это понимала, но теперь она по крайней мере знала, как выглядят ее ближайшие предки, – завеса над тайнами, которые так долго хранила ее мать, наконец была приподнята.

– Все это началось здесь, в Плаке, – сказала пожилая женщина. – Дом семьи Петракис стоял совсем рядом с нашим. Вернее, он и сейчас там стоит.

Фотини указала на маленький домик на углу, буквально в паре десятков шагов от того места, где они сидели. Строение с белеными стенами было невзрачным – как, впрочем, почти все дома в этой забытой богом деревушке, – но в нем все равно ощущалось какое-то очарование. Штукатурка частично осыпалась со стен, а ставни, явно неоднократно перекрашенные с тех пор, как в доме жили прадед и прабабушка Алексис, были покрыты растрескавшейся, выгоревшей на жарком солнце светло-голубой краской. Балкончик, умостившийся над входной дверью, покосился под весом нескольких огромных кадушек с пышной огненно-красной геранью, ветви которой водопадом свисали сквозь решетку перил, словно пытались вырваться на волю. Эта картина была типичной для большинства греческих островов, и определить возраст дома было практически невозможно – он мог быть построен как несколько столетий назад, так и в двадцатом веке. Плака, как и всякая деревушка, которой повезло избежать массового нашествия туристов, была неподвластна времени.

– В этом доме прошло детство твоей бабушки и ее сестры, – рассказывала Фотини. – Мария, моя лучшая подруга, была примерно на год младше Анны. Их отец, Гиоргис, был рыбаком, как почти все жители деревни, а Элени, его жена, учительницей. На самом деле она была не просто учительницей: она практически одна вела все дела в местной начальной школе. Школа расположена в Элунде – соседнем городке, который ты, должно быть, проезжала, когда добиралась сюда. Элени обожала детей – не только собственных дочерей, но всех детей, которых она учила. Думаю, Анне было сложно с этим примириться. Она была собственницей и не любила делиться с другими чем бы то ни было, в особенности вниманием матери. Но Элени была в полном смысле щедрым человеком, так что у нее хватало времени на всех детей – как плоть от плоти ее, так и учеников… Я почти что считала себя еще одной дочерью Элени и Гиоргиса, – продолжала рассказ пожилая женщина. – Я проводила в их доме практически все время. У меня было два брата, поэтому можешь представить, насколько наш дом отличался от дома моих подружек. Моя мать, Савина, особенно не возражала против этого. Они с Элени с детства дружили и всегда делились всем на свете, так что не думаю, что ее сильно беспокоило мое постоянное отсутствие. Вообще-то, мне кажется, мать всегда втайне хотела, чтобы Мария или Анна вышли замуж за одного из моих братьев. Наверное, в детстве я проводила в доме Петракисов больше времени, чем у себя, но позже все изменилось, и Мария с Анной, можно сказать, переехали жить к нам. Как и у многих других детей с греческих островов, нашей площадкой для игр был берег моря. Море менялось каждую секунду и никогда не надоедало нам. С мая по октябрь мы каждый день купались, а от песка, который с наших немытых ног попадал в постель и растирал нам кожу, плохо спали по ночам. По вечерам мы ловили с берега рыбешек, а по утрам ходили на причал посмотреть, что привезли рыбаки. Зимы приносили с собой штормы, и обычно море выбрасывало на берег что-нибудь интересное: медуз, угрей, осьминога, а иногда и крупных черепах. Но в любое время года после наступления темноты мы возвращались домой к Анне с Марией. Там нас часто встречал аромат горячей выпечки – Элени пекла нам свежие сырные пирожки, – а когда подходило время идти домой спать, мне обычно давали в дорогу еще один пирожок, который я съедала, пока доходила до дверей…