Читать книгу - "Жизнь и приключения Светы Хохряковой - Татьяна Догилева"

Завтра, завтра выходной,

Проведи его со мной,

Приходи ко мне домой,

Будет ой-ой-ой.

Мне когда ее предложили, я дар речи потеряла. Стою, молчу и глазами хлопаю. А музыкальный продюсер, известный композитор и исполнитель своих песен Косой Бобби (это мы его так называли втихую, потому как, правда, он косоват был; а так его звали Борис Николаевич Кучер), как забьется в истерике:

– Дрянь, дрянь! Да как ты смеешь! Мои песни вся страна поет, а она морду воротит! Дрянь!

А я слова не сказала, честно, но это мало кого волновало. Тут все подключились, и директриса наша сволочная, у которой вообще, между прочим, слуха не было, она ни одной ноты отличить не могла. «Танька, неси обед!» Это ее кликуха. Во-первых, потому что она всех достала предложениями, чтобы кто-нибудь из девочек спел из «Карнавальной ночи»: «Ах, Таня, Таня, Танечка, неси скорей обед», а во-вторых, – строила из себя перед камерами такую добренькую-добренькую, заботливенькую-заботливенькую. Все время спрашивала нас: «Вы не голодные? Вы обедали? Может, вам принести чего-нибудь?» Когда она надоела нам, мы нарочно орали:

– Принесите, Татьяна Викентьевна, принесите!

– Чего вам, детки? – ласково спрашивала она, злобно глядя на нас.

– Холодца! Винегрета! Борща!

Ну каждый выламывался как мог. Ни разу она нам, конечно, ничего не принесла. А на фиг? Это все аккуратно вырезалось при монтаже и выбрасывалось. И оставалась одна добренькая мамочка Таня, которая с ума сходила от беспокойства за своих деток. В конце концов, она себя и велела так называть – мама Таня. Ну мы и называли, а когда никто не видит – «Танька, неси обед».

Так вот, сначала Косой Бобби на меня накинулся, потом мамка Танька стала причитать:

– Как же тебе не стыдно, деточка! Борис так старается, всю душу вкладывает в песни, которые вам пишет! Как можно быть такой неблагодарной!

И стали заводиться друг от друга. Я-то как молчала, так и продолжала молчать. А у них такой психоз пошел! Целый час орали. Танька даже про доброту забыла. Как только меня не обзывала! Я девушка ежовская, меня руганью удивить трудно, но даже я прибалдела от ее словосочетаний. Видать, дела у них не здорово шли, рейтинги низковатые, и начальство недовольно было руководителями Академии. Вот их и прорвало. Вдвоем им орать надоело, они стали всех участников подключать:

– Ребята! Света оскорбила Бориса Николаевича! Она ему такое наговорила! Я передать не могу. Ой, плохо с сердцем, дайте капель!

Какое там сердце. По мне, так у нее вообще этот орган отсутствует. Поэтому ей капли и не помогли, они же сердечные. Пришлось «скорую» вызывать. Врачи с ней уже разбирались без нас, при закрытых дверях, но что-то подозрительно быстро уехали. Однако дело было сделано, эффекта нужного добились. Светка Хохрякова чуть маму Таню не угробила. Позор, позор, гадина! Все академисты «Таньку, неси обед» сразу залюбили, один Калганов в общей сваре участия не принимал, сидел себе за компьютером, мышкой пощелкивал. Другие же как умом двинулись.

«Выгнать ее из Академии, тварь неблагодарную!» И давай голосовать. Все свои ручонки вверх вытянули, а Калганову плевать – даже глаз от монитора не оторвал. Все: «Ильдар, Ильдар! Ты что – против?» Он их ответом не удостоил и даже зевнул. Тут все как-то сникли, ручонки поопустили и топчутся в недоумении, не поймут, в чем закавыка. Может, эту придурочную Светку Хохрякову трогать нельзя? Может, расклад какой, им неизвестный? Мама Таня тоже стонать перестала: видит, сюжетец с выгоном не проскакивает, и тоже поднапряглась, глазками, пережившими не одну пластику, туда-сюда зыркает. Но женщина боевая, все огни и воды на телевидении прошла, быстро новый сюжетец в башке ее высветился, и давай она его продвигать.

– Не шумите, ребятки, – сказала она слабым голосом, хотя уже никто и не шумел, все молча репы свои почесывали. – Не надо из-за меня Светочку выгонять! Правда, Борис Николаевич?

Борис Николаевич тоже в некотором опупении пребывал: уж быстро очень все произошло, и он не очень понял, как и почему центральной фигурой стала мама Таня; вокруг нее все бегают, суетятся, он как бы и ни при чем вовсе. Это его несколько смущало.

– Правда, Татьяна Викентьевна! – буркнул он не очень уверенно.

– Это она от молодости и неопытности, правда, Светочка?

Светочка ответить не успела, потому как от всего происходящего находилась в столбняке. Стою как соляной столб и продолжаю глазами хлопать. Такое представление я первый раз в жизни видела и, конечно, изумилась до невозможности.

– Что-то я спать захотел, – громко заявил в полной тишине Ильдар Калганов.

Все аж вздрогнули, потому что никак такого не ожидали, а наоборот, ждали, что именно Светочка ответит и в какую сторону понесутся дальше события.

Академистка Роксана Беж, которую вообще-то звали Раиса Беженцева, даже вякнула:

– Как спать?! Ильдар! Надо же что-то решать!

Продолжить ей не удалось, потому что Ильдар рявкнул – Заткнись, дура! Решать она будет! А решалка у тебя есть?

Роксана зарыдала, а Калганов преспокойненько продефилировал в спальню, демонстративно потягиваясь. И дверью хлопнул.

Немая сцена у всех, кроме рыдающей Роксаны.

– Да и то правда, – закудахтала самым своим неестественным голосом Татьяна Викентьевна. – Не будем режим нарушать. Завтра тяжелый день. Спать, детки, спать! Кстати, вы не голодные?

И, не дождавшись ответа от деток, подхватила Косого Бобби и потащила его буксиром к выходу. Они удалились.

Академисты постояли, постояли и разбрелись по углам перешептываться. Ко мне только Васька Углов подошел.

– Да! Попадалово! – протянул он сочувственно.

И на том спасибо.

Назавтра, как и обещала Танька, день был тяжелый. Устроили общий сбор, то есть к нам еще и всех педагогов повызывали – мол, ЧП. А мне уже несколько человек на ухо шепнули, что я должна прощения попросить. Так, значит, ситуацию и разрулим.

– Только пожалостливее проси, чтоб страна рыдала. – Это мне Роксанка в сортире говорила, глядя сочувственно. – Свет, ты со слезами-то можешь?

– Не знаю, – честно ответила я.

Плакать мне совсем не хотелось. Я даже как-то и не очень расстроилась из-за всего этого цирка. А даже, наоборот, немного собой завосхищалась.

«Во, – думаю, – из-за меня сыр-бор какой! И не лень им комедию ломать из-за такой незначительной фигуры».

Что выгонят, я вообще не боялась – и так знала, что меня очень быстро турнут с этого звездного TV-местечка. И ко всему относилась, как к кино, в котором я почему-то играю небольшую эпизодическую роль. А роль, оказывается, со слезами. Такая вот неприятность.

– Ну, что мне сказать Таньке? – понизив голос до свистящего шепота, с видом заговорщицы спросила Роксанка. – Может, у гримеров слезный карандаш попросить? А? Знаешь, у них есть такой специальный карандашик для слез: потрешь им в уголках глаз – и плачь себе на здоровье! Здорово?