Читать книгу - "Компаньонка - Перихан Магден"

А девчонка мне нравится. Сколько еще таких детей миллионеров, которые страдают от простых проблем: от нехватки любви и внимания взрослых, от вседозволенности, от проблем со здоровьем? Признаюсь: проблемы этой девчонки задели меня за живое. Мне сейчас очень хочется, чтобы дверь каюты с грохотом открылась, и она ввалилась бы ко мне.

В дверь стучат. Решив, что девочка проявляет чудеса ясновидения, радостно бегу открывать. На пороге стоит Праймроуз. Яркие, синие, как васильки, глаза, пышные светлые волосы, рассыпавшиеся по плечам. Подняв бровь, она с возмущением смотрит на меня.

— Приятно видеть вас такой веселой после того, что вчера произошло!

Надо же: она пришла призвать меня к ответу — и в такую рань! Меня трясет от злости:

— Входите!

— Я пришла извиниться, — начинает она, садясь на краешек кресла. Спину держит прямо, будто шест проглотила. Натянута, как струна.

— Я прошу извинить меня за то, что наговорила вам вчера. Я не знала, о чем вам рассказывали, точнее, о чем вам не рассказали. Теперь я понимаю, что госпожа Тамара боялась, что вы откажетесь работать. Она полагается на интуицию, когда берет кого-то на работу. Очевидно, в вашем лице она увидела человека, который может сопровождать ребенка. Ведь речь идет о таком сокровище, с такими особенностями, что просить вас, чтобы вы сочли меня вправе…

Мне делается скучно. Скорей бы она замолчала. Я перебиваю:

— Что с девочкой?

Эта гувернантка — из тех, с кем мне всегда не по пути. Такие, как она, всегда в состоянии войны с представительницами своего пола: они не знают, что такое дружба, что такое спор. Они всегда серьезны, трудолюбивы, преданы служебным обязанностям, рассудительны. Они шикарны, красивы, логичны. Они навевают страшную тоску. Они слишком правильны. В них нет стиха. Нет в них даже прозы. А главный кошмар заключается в том, что они невероятно самоуверенны.

— Спит, — она слегка обижается, что ее перебили.

— Вы дали ей снотворное?

Она опять резко вскидывает бровь:

— Когда лунатизм проявляется так, как у нашей малышки, снотворное — это необходимость.

Фраза, видимо, Тамарина. С гувернанткой надо быть начеку. Мне все это начинает порядком надоедать. Даже больше: доставать.

— В смысле — необходимость? Пичкать ребенка черт-те чем — необходимость? — нагло и нетерпеливо спрашиваю я.

— Поймите, — говорит она, сверкнув глазами, — никто, конечно, не хочет, чтобы у нее развилась зависимость от снотворного в двенадцать лет. Но имея столько проблем… Которые мы пытаемся решить… Вы видели, как она пила вчера. Потом мы с ней погуляли по палубе, она приняла душ, порисовала и под утро уснула. Сейчас она в медпункте, под присмотром врача. Беспокоиться не о чем.

Она хочет показать мне, какая она заботливая и какая я эгоистка! Я вскакиваю с кресла, подхожу к шкафу с моими книгами. Взяв с полки «Анну Каренину», протягиваю ей:

— Читали?

— Нет, — с улыбкой отвечает она. — Всегда хотелось, но никогда не было времени.

— Возьмите, прошу вас. Путешествия — редкая возможность прочесть хорошую книгу.

— Большое спасибо, — говорит она, поднимаясь. — С вашего позволения, откланиваюсь.

— Прошу вас, — говорю я, еле сдерживая радость от того, что она, наконец, уходит, — проведите сегодняшний день, как вам хочется: девочкой сегодня буду заниматься я.

Она улыбается и на пороге еще раз произносит: «Большое спасибо». Уходит с бессмысленной застывшей улыбкой на лице.

С чего вдруг я дала ей «Анну Каренину»? Что это со мной — захотелось покрасоваться? Или угодить ей? Или «умыть» ее — показать ей все, чего у нее нет и никогда не будет? Надеюсь, она не помнет страницы и не порвет обложку. Хотя она-то? Никогда!

* * *

Девочка просыпается под вечер. Я сижу рядом с ней в ее каюте и разглядываю ее незаконченную картину «Казнь китайца, съевшего панду».

Она действительно хорошая, самобытная художница. В ее работах есть незавершенность и горечь немецких экспрессионистов, но она еще не умеет этим управлять. Есть и наивная тонкость с налетом сказочности, чего нет у них. Погружаюсь в раздумья, глядя на эскизы и холсты, разбросанные повсюду. Вероятно, она постоянно думает о деталях работ. Видно, что она отлично разбирается во всех художественных направлениях, оставивших след в искусстве; самое важное, что в своих картинах она смогла выразить душу и палитру чувств, свойственных только ей. Эта маленькая девочка — великий грустный художник, которому есть что сказать. Мир искусства переполнен бездельниками и заурядностями, которые занимаются искусством ради моды, которым нечего сказать, и произведения их пусты и избиты — ведь свои заезженные мысли они научились выгодно продавать! Так что я радуюсь, когда вижу нечто настоящее.

Пока она принимает душ, кричу ей: «Ты отличная художница!»

— Не слышу! Выйду — скажешь!

Выходит из ванной с мокрым полотенцем на голове. Замечаю, что у нее челка треугольником:

— Что за бермудский треугольник на лбу?

— Мама так подстригла. Мэри Джейн чуть в обморок не упала. Считает, что девочки до шестнадцати лет должны носить длинные волосы. Знаешь, моя гувернантка — ходячий справочник по жизни. Ну или пытается такой быть. Ее мать — шведка, отец — американец. Вот и родилась блондинка с душой инженера. Знаешь, а она тоже изучала историю искусств. И даже написала диссертацию! Знаешь, о чем? Образ работниц в творчестве Дега! Она стала моей гувернанткой, чтобы сбежать от какого-то мужчины, разбившего ей сердце, а может, от нескольких мужчин. Она со мной уже два года. Любит мои рисунки. Наверное. Иначе бы не смогла меня выносить.

Я недоуменно переспрашиваю:

— Образ работниц в творчестве Дега?

— Только не подумай, что она занималась всякими пастельными балеринами, которых любят вешать в спальнях. Нет, она занималась теми картинами, на которых изображены женщины рабочего класса, служанки, гладильщицы, девушки из кабаре, проститутки. Они так красивы в простодушной наготе; каждая из них замкнута, совершенно одинока и выглядит так, будто ее застали на месте преступления… Тебе так не кажется? Может, Мэри Джейн в жизни и не понимает ничего, но в живописи она разбирается очень хорошо. В жизни она такая строгая, закрытая, но когда дело касается того, что она любит, она делается искренней.

Договариваемся с юной художницей, что она мне как-нибудь покажет неизвестные мне картины Дега. Из уважения к событиям, причиной которых мы стали накануне, решаем не ходить в ресторан.

Садимся на полу в ее каюте в окружении сэндвичей и пепси, взятых из корабельного кафе, и принимаемся за еду. Она говорит, что это ее самая любимая еда. (Моя, кстати, тоже.)

Мое внимание привлекает одна из фотографий, которые разбросаны на полу у кровати. На фотографии женщина, напомнившая мне какую-то актрису Новой Волны. Женщина стоит под дождем, подняв воротник плаща, и смотрит прямо в объектив.