Читать книгу - "Эта ласковая земля - Уильям Крюгер"

Я глубоко погрузился в историю о парне, сражавшемся с марсианами в Арктике, когда поднял голову и увидел в дверном проеме ДиМарко. Я сунул журнал под подушку, но понял, что в этом не было необходимости. ДиМарко даже не смотрел в мою сторону. Его внимание было приковано к Билли. ДиМарко пошел между рядами коек. В спальне находились еще пара мальчиков, они сели ровно и были немы, как столбы, пока ДиМарко шел мимо. Билли его не замечал. Он бубнил себе под нос и вертел что-то в руках. ДиМарко остановился за пару коек и просто стоял, сверля его взглядом. Он был большой и тяжелый. На руках, кистях и пальцах росли черные волоски. На щеках темнела постоянная щетина. Глаза походили на маленьких жучков, которые сейчас ползали по Билли.

– Красный Рукав, – сказал он.

Билли дернулся, будто его прошило несколько тысяч вольт, и поднял голову.

– Ты говорил на индейском, – сказал ДиМарко.

Этов Линкольнской школе считалось ужасным проступком. Никому из детей не разрешалось разговаривать на родном языке. «Убить индейца – спасти человека» – на этом строгом принципе основывалась вся философия индейских школ-интернатов. Пойманному за разговором на любом языке, кроме английского, обычно грозила как минимум ночь в тихой комнате. Но иногда, особенно если ловил ДиМарко, наказание включало порку.

Билли помотал головой в слабой попытке отрицания, но не произнес ни слова.

– Что это у тебя тут? – ДиМарко схватил Билли за руки.

Билли попытался вырваться, но ДиМарко вздернул его на ноги и сильно тряхнул. То, что держал Билли, упало на пол. ДиМарко отпустил мальчика и поднял оброненное. Теперь я увидел: кукла из кукурузных листьев в платье из красной банданы.

– Любишь играть в девчачьи штучки? – спросил ДиМарко. – Думаю, тебе надо побыть в тихой комнате. Идем со мной.

Билли не сдвинулся с места. Он знал – все в нашей спальне знали, – что на самом деле значит поход в тихую комнату с ДиМарко.

– Идем, маленькая краснокожая девчонка. – ДиМарко схватил его и потащил прочь.

Не соображая, что делаю, я вскочил со своей койки.

– Он не говорил на индейском.

ДиМарко остановился.

– Что ты сказал?

– Билли не говорил на индейском.

– Я его слышал, – сказал ДиМарко.

– Вам показалось.

Даже когда я произносил эти слова, внутренний голос в голове вопил: «Что ты творишь?»

ДиМарко отпустил Билли и подошел ко мне. Рукава его синей рубашки были закатаны до бицепсов, которые в тот момент казались мне громадными. Дети в спальне застыли как статуи.

– Полагаю, ты собираешься сказать мне, что и это твое? – ДиМарко протянул куклу.

– Я сделал ее для Эмми Фрост. Билли просто попросил посмотреть, пока я ее не отдал.

Он даже не взглянул на Билли проверить, не отразится ли на его лице иное. Он пристально смотрел на меня, не как лев, чей голод можно понять, а как чудовище вендиго из истории, которую я рассказывал Мозу прошлой ночью.

– Думаю, вы оба пойдете со мной в тихую комнату, – сказал он.

«Беги!» – в отчаянии посоветовал внутренний голос.

Но не успел я дернуться, как ДиМарко схватил меня за руку, впиваясь пальцами в кожу и оставляя синяки, которые не сойдут еще много дней. Я попытался ударить его ногой, но промахнулся, тогда он схватил меня за горло, и я не мог дышать. Я увидел, что Билли в ужасе, наверное подумал, что он будет следующим, а позади него другие мальчики застыли каменными изваяниями от страха и беспомощности. Хоть я и пытался сопротивляться, хватка ДиМарко делала свое дело, и все вокруг начало меркнуть и расплываться.

– Отпусти его, Винсент, – раздался командный голос.

Не ослабляя хватки, ДиМарко повернулся. У входа в спальню стоял Герман Вольц, а по бокам мой брат и Моз.

– Отпусти его, – повторил Вольц, и это прозвучало для меня как благословенный глас воина-архангела Михаила.

ДиМарко разжал пальцы на моем горле, но заменил их мертвой хваткой на плече, чтобы я по-прежнему оставался его пленником.

– Он напал на меня, – сказал ДиМарко.

– Я не нападал, – попытался сказать я, но из-за того, что он сделал с моим горлом, получилось какое-то лягушачье кваканье.

– Красный Рукав говорил на индейском, – сказал ДиМарко. – Я собирался его наказать. Ты знаешь правила, Герман. Потом О’Бэньон вскочил и набросился на меня.

– Билли не говорил на индейском, – уже разборчивее прохрипел я.

– Думаю, это недоразумение, Винсент, – сказал Вольц. – Ты не заберешь этих мальчиков.

– Послушай, ты, фриц… – начал ДиМарко.

– Нет, ты послушай. Ты сейчас же отпустишь мальчика и покинешь спальню. И если я услышу, что ты обидел Оди или Билли, или кого-то еще, я найду тебя и изобью до полусмерти. Ты понял?

Долгое мгновение пальцы ДиМарко больно впивались в мою ключицу. Наконец он отпустил меня, грубо оттолкнув.

– Мы еще не закончили, Герман.

– Уходи, – сказал Вольц. – Быстро.

ДиМарко прошел мимо меня. Вольц, мой брат и Моз расступились, чтобы дать ему выйти, и снова сомкнули ряды.

В тишине после ухода ДиМарко я услышал всхлипы Билли Красного Рукава. Я подобрал кукурузную куклу и вернул ему.

– Лучше не держать на виду, – сказал я. – И никогда не давай застать себя одного, понял?

Он кивнул, открыл сундучок в ногах кровати и бросил куклу внутрь. Потом сел спиной ко мне.

– Оди, ты в порядке? – Альберт уже был возле меня. – Боже, посмотри, что он сделал с твоей шеей.

Конечно, я не мог увидеть, но по выражению его лица понял, что все очень плохо.

– Что за человек, – сказал Вольц. – Трус или того хуже. Мне жаль, Оди.

Моз покачал головой и показал: «Ублюдок».

Меня и раньше пороли до рубцов и синяков, но быть задушенным почти до смерти это другое. Это не было наказанием, которыми ДиМарко наслаждался. Это было персональное нападение. Я и раньше ненавидел уродливую гориллу и боялся его. Сейчас страха не было, только ярость. Я поклялся себе, что придет день ДиМарко. Я за этим прослежу.

– Где ты был весь день? – спросил я Альберта.

– Занят, – только и сказал он, и было ясно: он не хочет, чтобы я расспрашивал дальше.

Я повернулся обратно к Билли Красному Рукаву.

– Ты в порядке?

Он не ответил. Сидел, ссутулившись, и таращился в пол, уйдя глубоко в себя.

У меня были Альберт и Моз, и мистер Вольц. Наверное, Билли Красный Рукав считал, что у него никого нет, и я не мог избавиться от мысли о том, как ему, должно быть, одиноко.

Но одиночество Билли станет только глубже, потому что на следующий день он исчез.