Читать книгу - "Станция на пути туда, где лучше - Бенджамин Вуд"

ХАРДЕСТИ И ХАРДЕСТИ

ВНУТРЕННИЕ И НАРУЖНЫЕ РЕМОНТНЫЕ РАБОТЫ

ДЛЯ ЧАСТНЫХ ЛИЦ И ОРГАНИЗАЦИЙ. МАЛЯРНЫЕ РАБОТЫ,

КАЧЕСТВЕННАЯ ПОКЛЕЙКА ОБОЕВ.

ВЕЖЛИВОСТЬ И НАДЕЖНОСТЬ, ГИБКИЕ РАСЦЕНКИ

Второго Хардести отец придумал сам. Как изощренный лжец он понимал: люди наверняка представят семейную фирму, надежную, с хорошей репутацией, а когда он приедет один договариваться о цене, то скажет, что его отец или брат заняты. “У нас аврал, они заканчивают ремонт в [любом богатом предместье по его выбору]”. Тактика эта плюс навык угадывать расценки конкурентов и чуть снижать ставку, в разумных пределах, чаще всего приносила успех.

Он неплохо заработал на первых заказах, за ними последовали новые. Он повесил объявление в центре занятости: ищу ученика – и нанял долговязого подростка по имени Уэс, за жалкие гроши. Уэс задержался у отца на годы; мне он запомнился нескладным парнем, молчаливым пассажиром в отцовском “вольво”, с лающим смехом и розовой корочкой псориаза на щеках. Однажды отцу неожиданно позвонил викарий из Браденхема: в церкви нужны декорации для рождественского вертепа, сделайте божескую милость. Рекомендовал отца кто-то из прихожан – как выяснилось, моя бабушка, причем без всякой задней мысли: зять у нее талантливый как-никак! Отец назвал это “с паршивой овцы хоть шерсти клок”, но согласился, и, видимо, с тех пор в нем вновь пробудился интерес к работе.

Он связался кое с кем из прежних театральных знакомых. Поинтересовался заказами на монтаж декораций, и спрос оказался больше, чем он ожидал. Раз в кои-то веки он наткнулся на золотую жилу: как выяснилось, хороших работников днем с огнем не сыщешь, с десяток мастеров в Вест-Энде отошли от дел, а большинство опытных плотников устроились на постоянные места. И его стали приглашать на временную работу – строить декорации к спектаклям в Стоу и Виндзоре, Каслфорде и Кентербери, Гастингсе, Нортгемптоне, Болтоне, Эбериствите, Рэксхеме, Мейдстоне, Ньюкасле, Пуле, Хай-Уикоме и в других местах. Назови любую точку на карте Британских островов – наверняка он оформлял там сцену.

Между заказами на ремонт он разъезжал по театральным мастерским страны, работал под началом то одного, то другого мастера, спал в автомобиле, если надо, или в постелях случайных женщин (сколько их было, и думать не хочется). Его стали приглашать в более отдаленные места – Дублин, Джерси, остров Уайт. Ночевал он у товарищей-плотников, а гонорары едва покрывали дорожные расходы. За эти шесть лет (с 1986-го по 1992-й) он вложил душу в бесчисленное множество постановок, пусть работа его никак не отмечена, – от интеллектуальных пьес – Чехова, Пинтера, Шекспира, Беккета, Ибсена, Брехта и т. д. – до дурацких пантомим с участием сомнительных “звезд” (бильярдистов, олимпийцев, шеф-поваров).

С его опытом стоило бы поискать постоянное место в одном из лондонских театров, работу главного монтажера сцены, куда более денежную и благодарную, не говоря уж о надежности. Но, как он однажды писал моей маме, “на таком уровне это работа как работа, не лучше других. А мне нравится приходить и уходить когда захочу, выбирать заказы по душе. Люблю разнообразие, а ответственность – это слишком хлопотно. Попросите меня что-нибудь сварганить – сварганю, а лишняя головная боль мне ни к чему”. В промежутках между заказами на ремонт он строил декорации – и был, казалось, доволен, втянулся в этот рабочий ритм; скитался по чужим домам, а у себя дома почти не бывал. Напрашивается вывод, что этого он и хотел, и если бы так и осталось, его устроило бы.

Когда я думаю о последних годах его жизни с нами, вспоминается не он сам, а приметы его присутствия: глухой гул мотора на подъездной аллее в сумерках; вспышка света сквозь шторы в прихожей; усталое звяканье ключей о столик у двери; разговоры с мамой в ванной, тягучие, напряженные; тертые джинсы и спецовка на батарее воскресным днем; стук алюминиевой стремянки, когда ее выносят из гаража; визг болгарки длинными весенними вечерами. Думаю, ему нравилось, что в театре его мастерство ценили, – и он хотел, чтобы так продолжалось и впредь, что же тут плохого?

Но телевидение сгубило отца – исказило его самовосприятие, взрастило в нем ложную скромность, а это еще страшнее, чем самомнение. “Да, все мне говорят, что участвовать в этом проекте – большая честь, и они, пожалуй, правы, – рассказывал он нам. – Посмотришь, какие таланты работают над фильмом, так даже страшно становится, – и я меж ними затесался! Задаюсь вопросом: а вдруг я не на своем месте? Скажем, эта звезда, Мэксин Лэдлоу, – я недостоин и стоять с ней рядом”. Позже он стал делать вид, будто ступенька, на которую он поднялся, – и вовсе ничто. “Не буду больше про эти дела рассказывать, и так все уши вам прожужжал”, – и продолжал пичкать нас подробностями.

В тот день, когда он позвонил маме похвастаться, что его пригласили в съемочную группу сериала, трубку никто не взял: дело было в рождественские каникулы, и мы с мамой уехали то ли к бабушке с дедушкой, то ли в город по магазинам. В те времена постоянного адреса у него не было – по самым последним сведениям, он снимал комнату в небольшой гостинице под Джиллингемом. Жаль, никому не пришло в голову сохранить кассету автоответчика с его сообщением, – послушать бы еще раз, сверить с той версией, что осталась у меня в памяти. Наверняка я тогда недооценил его тон – радостный, но чуть насмешливый, с неизменным подтекстом: “Я же говорил!”

Между тем предыстория была простая: плотника, с которым отец познакомился в болтонском театре “Октагон”, назначили мастером в съемочной группе нового сериала, и он набирал помощников. Пригласил и отца, к его радости. Съемки начинались через три дня в Лидсе, куда предстояло выехать на несколько месяцев. Жить они будут в мастерской, там общая кухня и душ, у каждого раскладушка, – сойдет на время. Через несколько дней он выезжает на север. Как устроится, позвонит. Для него это блестящая возможность, повторял он, блестящая.