Читать книгу - "Любовь властелина - Альберт Коэн"

Твоя жена, хрипит она.

L

Со слабой, несчастной улыбкой она рассматривала сумку, собранную неосознанно, словно во сне, ту же самую, с которой она уезжала к нему в Париж, в самом начале их связи, три года тому назад, уезжала с радостной надеждой. Ну, что ж, вставай, нужно закрыть сумку. У нее ничего не получилось, она принялась тихо всхлипывать, беспомощно и болезненно, села на сумку, чтобы легче было застегнуть. Когда сумка была закрыта, у нее уже не было сил встать, она так и сидела, понуро опустив руки.

Заметив, что порвался левый чулок, она пожала плечами. Что тут поделаешь, рука не поднимается зашить.

Глядя в зеркало на эту старуху, на эту старуху Изольду, которую хотели сохранить из жалости, но больше к ней не притрагивались, она скривилась, расстегнула ворот платья, потянула за лифчик так, что лопнули бретельки. Ох, да, бедные, совсем увядшие. Она злорадно отметила их дряблость, нажала на них руками, чтобы они казались еще более обвислыми. Вот так, чуть менее тугие — конец тебе. Опустились на три — четыре сантиметра — и нет любви. Стали вялые — и нет любви. Она убрала руки, чтобы убедиться, насколько велик нанесенный временем ущерб, повела плечами, чтобы видеть, как они мотаются туда-сюда, безнадежно над ними усмехнулась. Каждый вечер на протяжении лет она ждала его, не зная, придет ли он, наряжалась для него, не зная, придет ли он, каждый вечер вилла была безупречно убрана для него, каждый вечер она сидела у окна, не зная, придет ли он. А теперь все это закончилось. А почему? Потому что два бугорка меньше выпирают вперед, чем у той женщины. Когда он болел, она выхаживала его ночи напролет, спала на коврике у кровати. Сможет ли так та, другая? Позвонить этой женщине, предупредить, что у него аллергия на пирамидон и антипирин? Нет уж, пусть сами разбираются как хотят. Конечно, он испытывал к ней нежность, и те редкие разы, когда приходил, он очень старался, он делал комплименты ее элегантности, он интересовался ее платьями, говорил о ее прекрасных глазах. У всех старух прекрасные глаза, такая уж у них особенность. Время от времени ей доставались поцелуи в щеку и даже в плечо, через платье. Ткань — это не так противно. Поцелуи для старух. Ласки для старух. Конечно, она внушала ему отвращение. Бедный, как он был смущен, когда пришлось признаться ей, что у него та, другая, как он огорчался, что приходится делать ей больно. Огорчался, но тем же вечером дарил той, другой, настоящие поцелуи.

Вновь, стоя перед зеркалом, она тряхнула грудями. Хоп — налево, хоп — направо. Качайтесь, старушки. Она родилась слишком рано, вот. Ее отец чересчур поторопился. И вот — мешки под глазами, вялая кожа под подбородком, сухие волосы, целлюлит и все прочие доказательства доброты Всевышнего. Она застегнула ворот платья, вновь уселась на сумку, улыбнулась той девчушке, какой она была раньше, без целлюлита, свеженькой, пугливой, ее страшила даже картинка из книжки, подаренной за успехи в школе: негр, затаившийся за деревом. Каждый вечер, в кроватке, когда действие доходило до этого негра, она закрывала глаза и быстро переворачивала страницу. Бедная девочка даже не знала, что ее ждет. Конечно, то, что случилось с ней сейчас, уже существовало прежде, поджидало ее в будущем.

Подложив руки под груди, она приподняла их. Вот такими они были раньше. Она отпустила груди, улыбнувшись им. Бедные, прошептала она. Ручкой, которую она ему подарила, он будет писать письма этой женщине. Ариадна, моя единственная. Конечно, единственная, пока молочные железы в порядке. Придет и твой черед, моя крошка. О, мерзкое старое тело, ей самой оно тоже внушало отвращение. На кладбище, в яму всю эту старость! Мерзкая старуха, сказала она зеркалу, почему ты постарела, скажи, мерзкая старуха. Твои крашеные волосы никого не обманут! Она высморкалась и почувствовала даже некоторое удовольствие, увидев себя в зеркале: жалкая, сидит на сумке, сморкается. Что ж, пора вставать, производить телодвижения, звонить.

В такси она посмотрела на свои руки. Первый раз она вышла из дому, не приняв душа. Какая противная, улыбнулась она. Не было сил, она чувствовала себя такой одинокой, когда намыливалась, когда вытиралась. Да и зачем? Вот, свершилось, обрушилось несчастье. Наказана за преступление под названием старость. Она поглядела в окно. Версуа. Все эти люди за окном, они живут, быстро идут куда-то, все такие помытые, у всех есть какая-то цель. У той юной девушки тоже есть цель, она увидит его сегодня вечером. Давай, готовься к вечеру, намыливайся как следует, чтобы не вонять. Я тоже все это делала на протяжении трех лет. Ему станет грустно, когда он прочтет письмо, но это не помешает ему тем же вечером… Два языка движутся. Как противно. Она открыла и закрыла рот, чтобы почувствовать вязкую горечь, ей захотелось чаю. Вообще-то еще остались интересы в жизни. Чашка чаю, хорошая книга, музыка. Нет, неправда. Ох, это мерзкое желание быть любимой, свойственное любому возрасту. Что будет в Понт-Сеарде потом? Мебель, все дела по хозяйству, кто этим займется?

Кре-де-Женто. Голуби на мостовой. Два голубя нежно милуются. Все эти идиотские французские стишки, которые ее учительница французского заставляла учить наизусть. Ее звали мадемуазель Дешамп. «Ивовый прутик, согнись поскорей/ Ласковым пальцам скорей уступи…» «Есть два быка в моем хлеву, два белых с рыжим великана». Что-то было между отцом и этой Дешамп. У отца был еврей-интендант, он вечно держал в руке шапку, кланялся, тряся грязными волосами. И Бела Кун тоже был еврей. Это Бела Кун приказал расстрелять дядю Иштвана, генерала и графа Каньо. Никогда отец бы не согласился принять у себя еврея.

Жанто-Бельвю.

Скоро Женева, скоро вокзал. В начале их любви, когда она ехала к нему в Париж, она увидела его на вокзале, он встречал ее, без шляпы, с растрепавшимися волосами, несуразный, стоял возле контролера, проверявшего билеты. Он улыбнулся, когда увидел ее, и взял ее за руку. Она удивилась, когда увидела его на вокзале, не в его стиле было встречать кого-то с поезда. В отеле, да, точно, в «Плазе», он сразу раздел ее, порвав платье, и понес ее в постель, и дурочка сорока двух лет была так счастлива, так горда. А ведь и была же уже старая, уже в тот самый момент, почему же тогда? Не мог бы он оставить ее в покое? Какие усилия ей приходилось прикладывать, чтобы выглядеть красивой все эти годы. К чему были все эти институты красоты? В первые несколько дней после смерти у покойников растут волосы на ногах. Ну что же, придется с этим смириться, ему-то теперь все равно. Вот и вокзал, прибытие в никуда. Надо производить новые телодвижения.

Она так щедро заплатила водителю, что он из классовой солидарности заговорщицки подмигнул носильщику, предупреждая его насчет выгодного дельца, и тот тут же завладел ее чемоданом и спросил, на какой ей поезд. Она облизала губы, не зная, что ответить. В Марсель, мадам? Да. Сейчас семь двадцать, уже пора, у вас есть билет? Нет. Ох, тогда надо спешить, бегите, я подожду вас в поезде. Первый класс? Да. Давайте, бегите, мадам, у вас всего четыре минуты, последнее окошко, поспешите! Одна-одинешенька в этом мире, с трудом подавляя тошноту, она устремилась вперед; шляпа ее сбилась набекрень, она бежала и повторяла: Марсель, Марсель.

Через час после приезда, перебегая улицу Канебьер, она чуть не попала под машину, свернула на маленькую улочку, остановилась возле пуделя, привязанного к железной скобе, ожидающего хозяйку, которая зашла в лавку напротив, пес беспокоился и тосковал, встряхивал всеми конечностями, натягивал поводок, чтобы можно было заглянуть в булочную. Придет ли она? Почему она так долго? Не забыла ли она про него? Ох, как ему было плохо! Подвывая от совершенно человеческого беспокойства, он напрягался, устремившись вперед, он все натягивал поводок, тянулся, чтоб быть поближе к жестокой любимой, чтобы вытащить ее из этого магазина побыстрей, ждал, надеялся, страдал. Она склонилась и погладила его. И он тоже несчастен. Она опять перешла на другую сторону, вошла в аптеку, попросила веронала. Человек в очках внимательно оглядел растрепанную женщину, стоящую перед ним, и спросил, есть ли у нее рецепт. Нет? В таком случае он не может продать ей веронал. Она поблагодарила и вышла. Чего, собственно, благодарила? А потому, что я — побежденная. Улица Пуа-де-ля-Фарин. Хорошая идея была написать ему, что она возвращается в Венгрию, он не будет волноваться. Центральная аптека. Тоже отказ. Женщина в белом халате предложила ей пассифлорин, легкое успокаивающее на базе лекарственных трав. Она заплатила, вышла, осмотрелась по сторонам, положила пассифлорин на землю у стены, остановилась и посмотрела на него. Не мог бы он оставить ее в покое? Сходить к врачу, выписать рецепт? Нет сил, она так устала. Снять маленькую меблированную квартиру с газовой плитой на кухне. Но где ее искать? Для этого тоже нужны жизненные силы. Даже чтобы умереть, нужны жизненные силы. В Англии в провинциальных отелях в комнатах стоят газовые обогреватели. Поехать в Англию?