Читать книгу - "Фабрика ужаса. Страшные рассказы - Игорь Шестков"

Авторы портретов, этих ландшафтов из бород, носов, губ, из драпировок, воротников, рукавов и панталон, этих закатанных в полотно, как жертвы мафии — в бетон, торсов, бюстов, голов, уверены, что у зрителя слюна набегает во рту и щеки чешутся из-за жгучего интереса к изображенным персонам. Но, господа, какое мне дело до того, как выглядели камзолы, ботфорты и спесивые мины в париках такого-то испанского вельможи и его набожной супруги с перламутровым крестиком на дебелой груди?

Почему меня должны волновать — белизна жабо голландского чиновника, невероятная крючковатость с безжалостным реализмом переданного носа (ноздри как бы подрезаны, на кончике — синие жилки) антверпенского ростовщика и лоснящиеся жиром плечи и наливные яблочные щечки какой-то застенчивой фламандской фемины?

Да, во время жизни человека, а иногда и несколько лет после его смерти, эти трудоемкие заменители фотографии еще имеют какой-то смысл. Сохраняют память о дядюшке, вовремя умершем и оставившем — вот уж никто не ожидал — кучу серебряных талеров, выжатых им из простого люда. Или о зловещем генерале, без колебаний пославшем пятьдесят тысяч солдат на верную гибель только для того, чтобы прослыть непоколебимым и жестоким среди таких же, как он, сверкающих позументами, чиновных убийц.

Сам не понимаю, чем меня приворожила эта неказистая картинка, висящая в темном углу антиквариата на Октябрьской. Ничего, кроме пугающего чувства дежавю она во мне не вызывала. Но почему-то тянула, гипнотизировала, заставляла себя рассматривать.

Когда я платил, продавец — курносый выжига с обезьяньими бакенбардами, заворачивая портрет в бумагу, хихикал, гримасничал и бормотал:

— Хм, портретик на фоне городского ландшафта. Хи-хи-хи… Неизвестный художник. Надписи на вывесках умопомрачительные! Обратите внимание. Антрацит Кокс. Хм… Брутально! Искусствоведу показывали, он только головой качал и твердил — восхитительно! Сюрреализм прямо. Странный какой-то дед, уставился вроде и сказать что-то хочет. Тут уборщица одна на него вечером загляделась. А потом — бряк, и в обморок грохнулась. Чуть мраморную вазу с княгиней Дашковой не разбила. Говорила, старик этот ожил и губы синие из картины вытянул. Уволилась даже. Принес нам этот портретик какой-то пожилой очкарик лет семь назад. И пропал, как в воду. На комиссию взяли работу. Оценили в тысячу двести рублей. Как-никак — 1910 год. Три раза уценяли. Но никто не купил. Что я вру, постойте, один богатый дядя купил года четыре назад. Еще за шестьсот. А на следующий день вернул портрет и деньги потребовал. Что-то он такое рассказывал. Все ржали. Хм… Какие у вас пятидесяти-рублевки новые. Сами печатали?

…

Дома мою покупку ожидал вбитый в тонкую стену между комнатой и кухней толстый гвоздь с шляпкой. Я натянул между двумя колечками на обратной стороне рамки медную проволоку и повесил портрет на гвоздь. Потом принял ванну. В воду подлил лечебного елового экстракта. Прочитал в ванной «Посещение музея» Набокова. Тема любопытная. Гулял, гулял эмигрант по провинциальному музею, заблудился и вышел… в советском Ленинграде, «в России… безнадежно рабской и безнадежно родной». Подивился, какой же неловкий, нерусский язык у Набокова: «Я был застигнут сильным дождем, который немедленно занялся ускорением кленового листопада: южный октябрь держался уже на волоске».

Каждую третью фразу нашпиговывает сардонический писатель каким-нибудь рахат-лукумом, иногда получается блестяще, а иногда текст проваливается. А вот Хармс, напротив…

Поужинал. Сел за письменный стол. Прикидывал и записывал в тетрадку, куда надо завтра забежать, с кем поговорить, что сделать. Провозился до часа ночи. Глаза слипались, тело ныло. Еле дотащился до дивана, лег, не раздеваясь, и тут же провалился в сон. А в четверть пятого проснулся. Что-то меня разбудило. Как будто меня позвал кто-то, по щеке потрепал и сказал: «Пора».

Я инстинктивно посмотрел на портрет. Ничего… Висит себе.

Позевал, сел перед ним на стул, осветил настольной лампой и стал рассматривать. Красочный слой был загрязнен и покрыт пылью. Принес чистую влажную тряпочку, капнул на нее каплю водки и осторожно протер поверхность. Картина ожила.

Город. Сумерки. Снежок сеется с мутного неба. Старик на фоне улицы. Черный котелок. Широко расстегнутая лисья шуба. Под ней — темный сюртук. Похоже на мундир. Чиновник что ли? Или пожарник? Галстук почему-то пунцовый, как у пионера. Лицо узкое, выразительное, в морщинах. Смотрит как-то ошалело. Обманщик? Фокусник? Шулер? Сутенер? Сумасшедший? Кого-то он мне ужасно напоминает.

Улица убегает вдаль. Дома солидные. Невский проспект? Вроде бы в конце Адмиралтейство виднеется. Или не Невский? Кажется, в старой Москве таких прямых улиц и не было вовсе. Всегда была кривобока.

Нарисовано, видимо, в один присест, на улице. Письмо небрежное. Малевал мазила, как умел, только надписи на вывесках прорисовал аккуратно тонкой кисточкой. Или заостренной палочкой процарапал. Подпись не поставил, но датировал работу двадцать первым января 1910 года.

Ба… да он тут и рекламные объявления вписал… почитаем. Крохотные буковки. Ага, вижу, повеселился живописец. Порезвился, как стрекозел на цветочном лугу.

Исключительная продажа готового мужского платья.

Руслан. Средство от насекомых.

Красивая грудь. Рыбокоптильная торговля Владимира Соловьева.

Далматская ромашка. Самокрасящие гребенки Фор.

Жидкость от клопов и тараканов. Духи от комаров.

Чай Сергея Алексеевича. Слабительное Арагац. В пилюлях.

Швейные машины. Без вкуса. Без запаха. Парфюмерия русских бояр.

Синема театр Паризиана. Девочки-беляночки.

Трик-трак в полночь. Захватите пистолеты.

Ресторан Доминик. Женщина, которая не улыбалась.

Пух и Перья. Общество страхования жизни Эквитебль.

Перуин Пето. Лучшее средство для ращения бороды.

Реестр квадратов. Совершенно даром.

Только вот, почему он эти надписи в современном написании, без всяких ятей воспроизвел? Что-то тут не так. Современный портретик-то… надули меня… датировка — блеф… зачем ему было блефовать? Чтобы цену завысить. Начали с 1200 рублей. Рассказы про уборщицу тоже блеф.

Портрет левый. Висел себе… в ожидании лоха… И вот пришел я и дедовы деньги отдал. Вот тебе и Перуин Пето.

Карл Булла. Крем Лиссабон. Добро пожаловать в бани Симоновича.

Лучшие музыкальные шкатулки.

Обильный, вкусный стол влечет за собой удручающие запоры.

Алеф-Нуль. Ночлежный дом. Песен не петь. Вести себя тихо!

Гипнотизм и личный магнетизм.

Кривые и уродливые носы могут быть исправляемы и улучшаемы тайно у себя дома.

Лотерея Аллегри. Ломбард Шапокляк. Счастливые камни.

Настоящий рижский бальзам завода Юлий Цезарь. Балерина Муха.

Продажа бумаги писчей, почтовой, рисовальной Ивана Васильевича Жука.