Читать книгу - "Рондо - Александр Липарев"

– Умничать не надо. А то говорят без умолку.

Совсем молодой парень пытается скрыть, что он малость напряжён перед более взрослыми собеседниками. Он рослый, немного сутулится и, несмотря на смущение, его тело ведёт себя расхлябанно. Видно, что безостановочное шевеление всеми суставами – это у него такая привычка. Интересно, он в армии служил? Как он там по команде «смирно» себя вёл?

– А чего говорить, когда и так всё ясно? Штаты у себя порядок давно навели. Вы видели, какие они автомобили делают? А какие небоскрёбы строят? И у них на самом деле – каждому по способностям: если ты миллионер – тебе один сервис и товары. Если средний класс – получи, что положено среднему классу. У них нищие живут лучше, чем наши трудяги. И выдумывать ничего не надо. Помириться с американцами и вступить в НАТО. Пускай они свои базы у нас разворачивают. Зато страна будет нормально жить. И фиг, кто к нам сунется, если мы вместе с Америкой…

– Безработица, заводы стоят, пенсионеры голодают… Да чего там говорить – уже умирают с голода! – безапелляционно заявляет худой и длинный мужчина с сединой на голове. – Бардак! Что натворили! Что натворили! Раньше был порядок. Великую страну загубили. Вы посмотрите, что за окном делается, и вспомните, как мы жили до августа девяносто первого. Ну, были недостатки. Так что ж – без ошибок вперёд двигаться нельзя. Строительство коммунизма – это плохо? Ладно, пусть – плохо. А вот эта альтернатива в виде полного развала хозяйства – это лучше, что ли? Безответственность! Куда ни глянь – полная разруха. Фармацевтических фабрик нет, больницы никуда не годятся. Кругом взяточничество, грязь, глупость. А руководство страны?.. А! – человек безнадёжно машет рукой.

– Нынче хоть магазины пустыми не стоят. – Морщинистые женские руки разглаживают на коленях синий с красной каймой фартук. – Хуже всего, когда нет продуктов и нечем кормить детей. Я – блокадница и знаю, что такое голод. И до войны жили небогато, и после… Сытая жизнь, может быть, и не самое главное, но думать каждый вечер, чем накормить завтра ребятишек – это… Сколько я себя помню, у нас в стране заботились только о железках, чтобы были станки, машины, танки. А о людях никто не думал. Железки тоже нужны, но они для удобства, а не для счастья. Счастье – это дети, семья. Может, теперь жизнь наладится.

– Я убеждённая сталинистка!

Дородная женщина с густой чёрной порослью на верхней губе испытующе ждёт яростной атаки. Но на неё никто не нападает. Стас усердно вколачивает дюбель в только что просверленное отверстие и жуёт резинку.

– Можно со мной спорить, не соглашаться, я своих убеждений не изменю. Нашей стране обязательно нужны чёткая цель, твёрдая рука, жёсткая дисциплина. И народ должен бояться власти, трепетать перед ней. Люди у нас в большинстве хорошие, но ими требуется управлять. Сколько полезных начинаний погибло из-за отсутствия твёрдой руководящей силы. У меня у самой родственники были репрессированы, а я всё равно стою за жёсткую руководящую волю. Народу надо показать цель, и заставить его двигаться к ней, работать на неё. Ту страну, в которой вы сейчас живёте, создал Сталин. Мы с ним выросли от сохи до атомной бомбы. Заслуга Сталина в том, что он неумелую, неграмотную массу заставил делать общее дело. И масса подчинилась. А сейчас опять кисель развели. Опять надо начинать всё сначала. «Не можешь – научим, не хочешь – заставим». Только так. Демокра-а-атия… Демократия должна держаться на крепкой дисциплине. А свобода должна быть сопряжена с ответственностью, чтобы за порученное, каждый в прямом смысле отвечал своей головой, отвечал жизнями своей семьи…

Фанатичный блеск глаз, чётко, как с трибуны, произносимые фразы. Не приведи, Господь!

Для тихого, с погасшими глазами дедушки, пришедшие к нему в квартиру молодые рабочие – новое непонятное поколение. Сколько ему? Наверное, очень много. Стоять ему трудно, а поговорить надо. Бабка приносит стул. Так, сидя на стуле в коридоре под вешалкой, он то ли рассказывает, то ли вспоминает вслух, теребя дрожащими пальцами поясок своего шерстяного жакета.

– Я весь свой век прожил под красным знаменем. Сперва пионером. Потом комсомол. Я и работал, и учился, и нагрузки разные имел. Мы жили и верили… Верили, что дальше будет ещё лучше. Чем дальше, тем лучше. Героям завидовали. Тогда самыми героями лётчики считались. Ну и мы все мечтали стать лётчиками. Сколько больших дел вокруг было! И мы не стояли в стороне. Вспоминаешь – вроде и минуты свободной не имел – всё в каком-нибудь деле… Как жениться успел – не знаю, – слабо усмехается дед. – Потом война. И здесь мы первые. По-другому нельзя было. Не потому, что кто-то осудит. Нет. Мне вот, например, для самого себя по-другому нельзя было. Не знаю, понимаете вы, нет… Вот и на войне шли под красным знаменем. Ну, война – это особый разговор. Там и страх, и злость… – Дедушка минуту молчит. – Подняли нас в штыковую. Бегу, ору что есть мочи, чтоб страх в себе задавить. Бегу. А на меня немец несётся. Здоровенный… Плечища… Тоже орёт по-своему. Тут у меня в голове и мелькнуло, что всё, конец мне. Не справиться мне с ним. Здоров, что твой бык. Не знаю уж, как я изловчился, винтовку в последний момент вперёд вытолкнул. Попал. В горло ему попал. Упал он. Кровь изо рта… И хрипит: «Эльза, Эльза…» Вот такая она – война. – Дед ещё немного молчит. – Поначалу неразбериха была, а то и паника… А потом пошло, пошло… Стали гнать немца. В Германию вошли. Ну чего уж там – некоторые брали грех на душу. Мужики насмотрелись на своей земле фашистских зверств. Кто уже знал, что и семьи лишился… В общем немца не жалели… тоже… В городишко вслед за танками вбегаем. У дома – погреб. Кто там – бабы, старики, дети? Не смотрели… Крышку поднял, гранату туда и – своих догонять. Одно оправдание: зло шло от фашиста. Зло заразно. Вот мы им и заразились. Это я сейчас понимаю, а тогда… Война – пакостное дело. Но за что воевали, мы знали твёрдо. В своей правде не сомневались. А после Победы, – глубоко вздыхает дедушка, – такое было настроение… Воля, свобода, жив остался, теперь всё могу, всё по силам. А нынче вот пишут, что девятое мая – это победа одних безумцев над другими. – Старик переводит дыхание. – После опять работали. Ну, теперь-то, думали, уж точно: чем дальше, тем лучше. И последние копейки отдавали на государственные займы. А вот, когда вождь-то наш помер и стали про культ личности говорить, дружок мой закадычный – царство ему небесное – затосковал, запил. Засомневался, значит, в нашей правде. Да-а-а. История была. Взяли мы его в оборот. «Ты что, – говорим – войну прошёл, а тут на мирной кочке споткнулся? В чём ты себя упрекнуть можешь? Партия разберётся. Большие дела без ошибок не делаются». Ну и его, и себя кое-как уговорили. Дальше пошло по-всякому. Но опять же – мы без сомнений: партия превыше всего. И знамя наше красное. Ну и что? На старости лет, что называется, приехал. Партии нет, красного знамени нет. На что мы наши жизни положили, неведомо. Вот теперь и я засомневался: что же, мы зря жили, что ли?

В этот раз Стас торопится ответить:

– Вы же сами говорите, что вам себя упрекнуть не в чем. Работали честно. И детей, наверно, вырастили. Ну вот. Это и есть главное. Конечно, и вас, и нас обманули. Но жили вы не зря. Между прочим, и партия ведь существует. Коммунистическая.