Читать книгу - "Мы, утонувшие - Карстен Йенсен"

Мальчик неохотно ходил к нему в гости с матерью. А если Альберт заходил на Снарегаде, замыкался. Казалось, он хочет владеть Альбертом и матерью по отдельности.

После того как их миры наконец пересеклись, Кнуд Эрик словно потерял право на обладание обоими. Лишь когда он оставался с Альбертом наедине, старая дружба расцветала.

Альберт не говорил об этом с Кларой. Между ними было столько невысказанного! Бывает, недосказанность становится тайным языком влюбленных. Для него она была неведомым наречием, и словаря не имелось. Он постоянно ощущал давление, природы которого не понимал. Они не целовались, не обнимали друг друга в присутствии Кнуда Эрика. Они и раньше этого не делали, но тогда им приходилось скрываться. А теперь все было открыто, но они вели себя все так же сдержанно, не позволяли себе даже нежного пожатия рук при встрече.

А существовало ли между ними что-то помимо грубой страсти, находившей удовлетворение во внезапных, всегда тайных вспышках? Разрядка без облегчения — вот, может, и все?

Он не был знаком с неписаными правилами поведения в браке и не знал, как истолковать многое из происходящего между ними.

Альберт когда-то жил с Чжэн Сумэй. В их отношениях неизменно присутствовали сдержанность и уважение. Он всегда считал, что это говорит ее китайская кровь. И возможно, его датская. Но, сидя друг напротив друга над разложенными на столе телеграммами и документами насчет грузовых тарифов, они могли внезапно переглянуться и заулыбаться, словно видели друг друга впервые. Их отношения никогда не переходили в привычку.

Они были близки. Но близость не становилась рутиной. В их близости всегда тлел огонек.

Он скучал по ней.

— Она была красивой, твоя китаянка? — неожиданно спросила Клара.

Вопрос стал неожиданностью. Альберт и не подозревал, что до нее дошли эти слухи.

Он пожал плечами. Говорить об этом не хотелось.

— У нее были крошечные ножки?

— Нет, ей не бинтовали ног. Ноги бинтовали только дочерям богатых. Бедные ходили так. А она с детства сама себя обеспечивала.

Взгляд Клары застыл. Его ответ словно сбил ее с курса.

— Так она была сиротой?

Он заметил, что Клара выбрала именно те слова, которых избегала, отвечая на расспросы о своем детстве на Биркхольме.

— Можно и так сказать.

— То есть совсем одна, — произнесла Клара.

Он ждал других вопросов, не только о внешности Чжэн Сумэй, но и об их чувствах. Боялся, что этот разговор выведет их на минное поле, где любой ответ может стать поводом для невыгодных сравнений и припадков ревности. И знал, как бы стал отвечать. Холодно. Это его личное пространство.

Но Клара неожиданно замолкла. И следующий вопрос задала лишь через несколько дней. Вопрос совсем из другой области, словно за это время ее посетили новые мысли.

— А твоя китаянка была богатой? — спросила она.

Он объяснил, что Чжэн Сумэй разбогатела благодаря браку с Прессером и после смерти мужа успешно продолжила его дело.

— Она была независимой женщиной, — сказал он. — Женщиной-предпринимателем.

— Совсем одна, — повторила Клара свои собственные слова. — И стала богатой и независимой.

И задумалась, словно вывод, который она сделала из истории Чжэн Сумэй, касался лишь ее одной.

Приближалось Рождество. Для Альберта — повод отложить свадьбу на неопределенное время в будущем году. Сначала надо отпраздновать Рождество. А затем они смогут пожениться, и она переедет к нему. Имущества на Снарегаде было немного. По сравнению с его обстановкой в основном рухлядь, но, может, ей что-то дорого?

Он ни о чем не спрашивал, но отмечал, что она по-новому осматривалась в его комнатах. Ходила везде, приглядывалась, переставляла, примеряясь, на пару сантиметров кресло или стол или чуть сдвигала диван, когда думала, что Альберт этого не видит. Но взгляд ее предвещал изменения, которые мерятся не сантиметрами.

Его жизни предстояла коренная ломка. Единственное, что у него пока еще оставалось, — это скромное, но все же королевство, выстроенное как из привычек, так из мебели и квадратных метров. И теперь ему предстояло оставить и этот последний бастион.

Дистанция между ними росла всякий раз, как она называла дату свадьбы, а он давал уклончивый ответ. Его нежелание было явным. Он дал свое принципиальное согласие, но каждый день сопровождал его длинной вереницей маленьких невнятных отказов.

Альберт думал о том, что ему предстоит встретиться с пастором Абильгором и попросить объявить о помолвке в церкви, и все в нем сжималось. Абильгор, с которым он вел столько споров, чей долг извещать близких о трагических событиях в тяжелые годы войны из-за неспособности пастора как должно заботиться о своем приходе взвалил на себя, свидетелем чьих слез он был, — перед этим человеком теперь надо было предстать со всеми своими слабостями, нагим.

Абильгор наверняка позволит себе иронию и даже снисходительность, с напускной отеческой миной примется наставлять человека гораздо старше и опытнее его, своего оппонента по стольким вопросам. В этом сомнений не было. Вот он, шанс Абильгора вернуть нарушенный баланс между ними. Хоть Альберт и считал, что давно оставил всю борьбу за власть позади, все же приходилось делать над собой усилие при мысли о визите к пастору.

Настолько сильно он все же не переменился. Еще сохранялись в нем остатки воинского духа. Достоинство — вот чем предстояло поступиться.

Он знал, что сделать это придется. На кону было достоинство другого человека. Кларе предстоит жить с испорченной репутацией куда дольше, чем ему. Ей надо заботиться о маленьком сыне и крошечной дочке. Он уйдет, а она будет жить. Вот о чем шла речь в тот день, когда она вернулась. Куда только делись робость, самоуничижение. Перед ним была мать, защищающая свое потомство.

Сочельник они провели на Принсегаде. В столовой на дамастовой скатерти стоял фарфор, лежали серебряные приборы. В гостиной ждала елка. Альберт попросил Кнуда Эрика вместе с ним развесить игрушки, и мальчик помогал ему с этим своим новым, хмурым выражением лица, к которому Альберту так трудно было привыкнуть. Он не понимал, в чем дело, ему все время приходилось сдерживаться, чтобы не счесть такое поведение неблагодарностью, — подобный ход мыслей, вообще-то, был ему чужд, он никогда не считал тех, кого одаривал, своими должниками. В результате Альберт досадовал и на себя, и на мальчика и несколько раз ему выговаривал.

Он и не замечал, что мальчик стесняется своей угрюмости и хотел бы покончить с ней, да не может. Неожиданные нападки Альберта лишь ухудшали ситуацию.

Дурное настроение они принесли с собой и к рождественскому столу. Кнуд Эрик все время молчал. Клара снова превратилась в робкую служанку, которую случайно посадили за господский стол и которая каждую секунду ждет, что ее отошлют обратно на кухню. Альберт был мрачен и напряжен, полон тяжелых предчувствий. Лицо экономки, накрывающей на стол, застыло неодобрительной маской. Клара украдкой на нее поглядывала, и Альберт сразу понял, что первым делом после свадьбы она уволит женщину, проработавшую у него пятнадцать лет.