Читать книгу - "Половина желтого солнца - Нгози Адичи Чимаманда"

По вечерам Оланна и Кайнене вместе возвращались пешком домой. Говорили о людях в лагере, о своих школьных годах в Хитгроув, о родителях, об Оденигбо.

— Ты поговорила с ним о той женщине из Асабы? — спросила Кайнене.

— Пока нет.

— Для начала влепи пощечину. Если он посмеет дать тебе сдачи, я брошусь на него с кухонным ножом Харрисона. Оплеуха точно выбьет из него правду.

Оланна, рассмеявшись в ответ, заметила, что шагают они с Кайнене в ногу, одновременно взметая шлепанцами коричневую пыль.

— Дедушка говорил: если хуже некуда, дальше будет только лучше. О dikata njo, о dikwa тта, — сказала Кайнене.

— Помню.

— Скоро в мире все изменится и Нигерия сдастся. Мы победим.

Сестра укрепляла веру Оланны в победу.

Бывали вечера, когда Кайнене подолгу молчала, погружалась в себя. Однажды сказала: «Я почти не замечала Икеджиде», и Оланна молча положила ей руку на плечо. Но чаще Кайнене бывала в хорошем настроении, и они сидели на веранде, болтали, слушали радио и летучих мышей, порхавших вокруг деревьев кешью. Иногда им составлял компанию Ричард, и никогда — Оденигбо.

Однажды вечером полил дождь, хлесткий, с ветром — странный ливень в разгар сухого сезона. Возможно, потому Оденигбо не пошел в бар и в тот вечер наконец принял от Ричарда бренди. Перед каждым глотком он вдыхал аромат напитка и по-прежнему не разговаривал с Ричардом. В тот же вечер приехал доктор Нвала с сообщением: убит Океома. Перед самым его приездом полыхнула молния, грянул гром, и Кайнене засмеялась:

— Как из миномета!

— Давненько нас не бомбили — не к добру это, — заметила Оланна. — Интересно, что они затевают.

— Неужто ядерный удар?.. — Кайнене вскочила, услышав мотор въехавшей во двор машины. — Кого это принесло на ночь глядя в такой ливень?

Она открыла дверь, и вошел доктор Нвала, насквозь промокший. Оланне вспомнилось, как в день свадьбы после бомбежки он протянул ей руку и помог встать. С тех пор он похудел, осунулся, казалось, сядет — переломится. Он не стал ни садиться, ни тратить время на приветствия. Оттянул полы широкой рубахи, стряхнул воду и сказал:

— Океома убит, Океомы больше нет. Погиб на задании, когда пытались отбить Умуахию. Мы с ним виделись с месяц назад. Он сказал, что пишет стихи и Оланна — его муза; попросил, если с ним что-нибудь случится, постараться, чтобы стихи дошли до нее. Но я не могу их найти. Его товарищи, от которых я узнал о его гибели, сказали, что при них он никогда ничего не писал. Я пообещал им, что сообщу вам о его гибели и о том, что стихи так и не нашлись.

Оланна кивала, не вполне понимая, о чем речь, — слишком быстро говорил доктор Нвала, слишком сбивчиво. И вдруг замерла. Океома убит. Льет дождь в сухой сезон, и Океома убит.

— Океома? — переспросил Оденигбо надтреснутым шепотом. — Вы про Океому?

Вцепившись в его руку, Оланна закричала исступленно, будто у нее все разрывалось внутри. Горе раздавило, сокрушило ее. Она не отпускала руки Оденигбо, пока доктор Нвала не исчез в дожде и они не легли молча на свой матрас на полу. Когда Оденигбо вошел в нее, она удивилась, до чего он невесом. Он замер неподвижно, так неподвижно, что ей пришлось тянуть его за бедра, но он не шевелился. Но когда он начал двигаться в ней, ее наслаждение возросло во много раз, точно из нее высекали искры. Она плакала, рыдала громче и громче. Завозилась Малышка, и Оденигбо накрыл ладонью губы Оланны. Он тоже плакал; лишь когда слезы покатились на Оланну, она увидела его мокрое лицо.

Потом он, приподнявшись на локте, взглянул на нее.

— Ты такая сильная, нкем.

Никогда прежде Оланна не слышала от него ничего подобного. Он постарел: глаза слезились, на лице читалась безнадежность. Оланна хотела спросить, почему он так сказал, что значили его слова, но не стала. Проснулась до расвета, чувствуя дурной запах изо рта и грустный, тревожный покой на душе.

32

Угву сперва хотел умереть. Не из-за невыносимого звона в ушах, липкой крови на спине, боли в ягодицах, не из-за того, что было трудно дышать, а из-за жажды. Горло жгло огнем. Пехотинцы, которые его несли, говорили, что его спасение — хороший повод для них отсюда убраться, что у них кончились патроны, что они просили подкрепления, но никого не прислали, а враг наступает. От жажды у Угву даже уши заложило, и он едва разбирал слова солдат. Он лежал у них на плечах, перевязанный их рубашками, и боль пронзала его насквозь. Он хватал ртом воздух и никак не мог надышаться. Его тошнило от жажды.

— Воды, воды… — хрипел он.

Воды не давали. Будь у него силы, он призвал бы на их голову все мыслимые проклятия. Будь у него винтовка, перестрелял бы всех и сам застрелился.

Теперь, в госпитале, куда его принесли, Угву уже не мечтал о смерти, а страшился ее. Всюду лежали раненые — на циновках, на матрасах, на голом полу, — и всюду столько крови. Угву слышал вопли раненых, когда доктор осматривал их, и понимал, что многим здесь гораздо тяжелее, чем ему, несмотря на его ранение. Вместе с кровью он терял и волю: сестры пробегали мимо, забыв сменить ему повязку, а Угву не подзывал их. Молчал и когда они подходили, поворачивали его набок и грубо, наспех делали уколы. В бреду ему являлась Эберечи в узенькой юбке и делала непонятные знаки. А в минуты просветления его занимали мысли о смерти. Он пытался вообразить рай, Бога на троне, но не мог. Однако не верилось и в то, что смерть — лишь вечное молчание. Какая-то часть его была способна мечтать, едва ли она могла навсегда погрузиться в безмолвие. Вероятно, смерть — абсолютное знание, но страшно не представлять заранее, что именно тебе откроется.

Вечерами приходил священник с двумя помощниками с керосиновыми лампами, они раздавали солдатам молоко и сахар, расспрашивали, кого как зовут и кто откуда родом.

«Из Нсукки», — ответил Угву, когда спросили его. Голос священника показался ему смутно знакомым, — впрочем, все здесь было смутно знакомо: кровь соседа по палате пахла, как его собственная; сестра, приносившая ему миску жидкой кукурузной каши, улыбалась, как Эберечи.

— А как зовут? — спросил священник.

Угву силился сосредоточить взгляд на его круглом лице, очках, грязном воротничке. Это был отец Дамиан.

— Угву. Я приходил с мадам Оланной в благотворительное общество.

— А-а! — Отец Дамиан так стиснул ему руку, что Угву дернулся от боли. — Ты сражался за правое дело? Куда тебя ранило?

Угву молча качнул головой. Ягодицу жгло огнем, боль поглощала его целиком. Отец Дамиан дал ему с ложки сухого молока и оставил для него мешочки с сахаром и с порошковым молоком.

— Оденигбо служит в Директорате труда. Я дам ему знать, — пообещал отец Дамиан. Перед уходом он надел Угву на руку деревянные четки.

С тех пор Угву не снимал четок; ощущал он их приятную прохладу и в тот день, когда приехал мистер Ричард.