Читать книгу - "Блеск и нищета куртизанок. Евгения Гранде. Лилия долины - Оноре де Бальзак"

юная, какая чистая душа, а какая блистательная красота! Дитя, поэт… невольно чувствуешь желание пожертвовать собою ради него, удовлетворить его малейшие прихоти. Милый Люсьен, как он очарователен, когда ласков!..

— Послушайте, — сказал судейский чиновник, делая еще одно усилие обнаружить истину, — не может быть, вы не Жак Коллен.

— Нет, сударь, — отвечал каторжник.

И в эту минуту Жак Коллен, как никогда, был доном Карлосом Эррера. Желая завершить свой подвиг, он подошел к следователю, увел его в нишу окна и, подражая манерам князей церкви, принял доверительный тон.

— Я так люблю этого мальчика, сударь, что, если бы понадобилось объявить себя преступником, за которого вы принимаете меня, ради того чтобы избавить от неприятностей кумира моей души, я принял бы на себя вину, — сказал он, понизив голос. — Я поступил бы по примеру бедной девушки, убившей себя ради него. Потому-то я и умоляю вас, сударь, оказать мне милость и немедленно освободить Люсьена.

— Мой долг не позволяет мне этого, — сказал Камюзо добродушно, — но раз это в согласии с велением Неба, правосудие умеет быть обходительным, и если вы представите веские доказательства… Говорите откровенно, записывать не будем…

— Так вот, — продолжал Жак Коллен, обманутый добродушием Камюзо, — я знаю, как страдает бедный мальчик в эту минуту; он способен покончить с собой, оказавшись в тюрьме…

— О, что касается до этого!.. — сказал Камюзо, пожимая плечами.

— Вы не знаете, кого вы обязываете, обязывая меня, — прибавил Жак Коллен, желавший тронуть другие струны. — Вы оказываете услугу ордену более могущественному, нежели какие-то графини де Серизи, герцогини де Мофриньез… да, кстати, они-то и не простят вам, что их письма очутились в вашем кабинете… — сказал он, указывая на две раздушенные пачки их посланий. — Мой орден памятлив…

— Сударь, — сказал Камюзо, — довольно! Поищите другие доводы для меня. Я несу мой долг столько же перед подследственным, сколько и перед общественным обвинением.

— Ну, так поверьте мне, я знаю Люсьена, у него душа женщины, поэта и южанина, переменчивая и безвольная, — продолжал Жак Коллен, утвердившийся наконец в своей догадке, что следователь склоняется на его сторону. — Вы убедились в невиновности молодого человека, так не мучьте же его, не подвергайте допросу; покажите ему это письмо, скажите, что он наследник Эстер, и отпустите его на волю… Если вы поступите иначе, вы раскаетесь; а если просто, без оговорок, возвратите ему свободу, я сам вам объясню (оставьте меня в секретной) завтра или нынче вечером все, что могло вам показаться загадочным в этом деле, а также причины ожесточенного преследования моей особы, но я рискую жизнью, ведь моей головы домогаются уже пять лет… Если Люсьен будет свободен, богат, женат на Клотильде де Гранлье, моя земная миссия окончена, я не буду больше спасать свою шкуру… Мой преследователь — шпион вашего последнего короля…

— А-а! Корантен!

— Ах, его имя Корантен?.. Благодарю вас… Итак, сударь, обещаете ли вы исполнить мою просьбу?

— Следователь не может и не должен ничего обещать. Кокар, распорядитесь, чтобы пристав и жандармы препроводили подследственного в Консьержери! Я прикажу, чтобы нынче же вечером вы уже были в пистоли, — прибавил он мягко, кивнув головой подследственному.

Пораженный просьбой Жака Коллена, только что им выслушанной, и вспоминая, с какой настойчивостью, ссылаясь на болезненное состояние, он добивался, чтобы его допросили первым, Камюзо вновь почувствовал недоверие к нему. Охваченный смутными подозрениями, он увидел, что мнимый умирающий шагает, как Геркулес, бросив все свои так отлично разыгранные приемы, ознаменовавшие его появление.

— Сударь!..

Жак Коллен обернулся.

— Вопреки вашему отказу подписать протокол допроса, секретарь все же прочтет вам его.

Подследственный удивительно хорошо себя чувствовал; живость его движений, когда он подошел к столу и сел подле протоколиста, явилась последним лучом света для судебного следователя.

— Вы так быстро выздоровели? — сказал Камюзо.

«Я попался», — подумал Жак Коллен. Потом он сказал вслух:

— Радость, сударь, единственное лекарство против всех зол… Это письмо, доказательство невиновности человека, в которой я и не сомневался, — вот великое целебное средство.

Следователь провожал своего подследственного задумчивым взглядом, пока пристав и жандармы уводили его; потом он потянулся, как просыпающийся человек, и бросил письмо Эстер на стол протоколиста:

— Кокар, снимите копию с этого письма!..

Если человеку вообще свойственно настораживаться, когда его умоляют сделать что-нибудь противное его интересам или его долгу, а зачастую даже что-либо и вовсе для него безразличное, то у следователя это свойство — закон. Чем настойчивее подследственный, личность которого не была еще установлена, намекал на громы небесные, в случае если Люсьен будет допрошен, тем более этот допрос казался необходимым Камюзо.

Формальность эта, согласно судебному уставу и обычаям, не являлась необходимой, если бы вопрос не шел об опознании аббата Карлоса. На любом поприще существует своя профессиональная совесть. Не будучи подстрекаем любопытством, Камюзо допрашивал бы Люсьена, выполняя свой служебный долг, как он только что допрашивал Жака Коллена, и прибегая к уловкам, которые дозволяет себе самый честный следователь. Оказать услугу, выдвинуться — все это для Камюзо отступало на второй план перед желанием узнать истину, угадать правду, хотя бы ее и не пришлось оглашать. Он барабанил пальцем по стеклу, отдаваясь потоку нахлынувших догадок, ибо в таких случаях мысль подобна реке, пробегающей по тысяче стран. Любовник истины, судья подобен ревнивой женщине; он строит множество предположений и исследует их кинжалом недоверия, как древний жрец вскрывал брюхо жертвы; потом он останавливается, но еще не на истине, а на вероятности, пока наконец не различит истину. Женщина допрашивает возлюбленного, как следователь преступника. И тут достаточно малейшего проблеска, слова, перемены в голосе, колебания, чтобы угадать скрываемый проступок, предательство, преступление.

«По тому, как он только что описывал свою преданность сыну (если это его сын), мне начинает казаться, что он торчал в доме этой девки, сторожа добычу; и, не зная, что под подушкой умершей спрятано завещание, он взял для своего сына эти семьсот пятьдесят тысяч в виде аванса!.. Вот причина его обещания разыскать эти деньги. Господин де Рюбампре обязан выяснить, ради самого себя и правосудия, гражданское состояние своего отца… А обещать мне покровительство своего ордена (своего ордена!), если я не буду допрашивать Люсьена!..»

И он остановился на этой мысли!

Как мы уже видели, судебный следователь направляет допрос по своему усмотрению. Он волен прибегнуть к хитрости либо обойтись без нее. Допрос — это ничто и это все. В нем таится возможность благополучного исхода. Камюзо позвонил, снова вошел пристав. Следователь велел привести к нему Люсьена де Рюбампре, строго наказав, чтобы тот во время пути ни с кем не общался. Было около