Читать книгу - "Безумие - Елена Крюкова"

Сегодня. Сейчас.

Они пойдут за ней. Ведь она раздарила всем драгоценный мусор. Она всех их заколдовала.

У них у всех под подушками – ее святые талисманы. Ее заговоренные бирюльки.

Они уже пропитались вином свободы.

И спиртом смерти.

Им сейчас ничего не будет страшно. И ей тоже.

Это тайное, нежное время. Нет процедур. Нет уколов. Нет тока. Нет инсулина. Нет лития. Нет обхода. Нет ничего. В актовом зале конференция. Все врачи там. Они думают: решетки на окнах. Решетки ничего не значат. Каменные стены ничего не значат. Двери? Они выломают их. Они сильные. Внизу охрана. Она знает. И все знают. Охрана вооружена. Это, с автоматами и пистолетами, тоже люди. И они устали ходить под приказом; и они хотят свободы.

Мы всех возьмем в свободу. Всех.

Она встала с кровати. Лямки рубахи свисали по бокам. Она подобрала их и крепко перетянула себе живот, плотно перепоясалась. Почувствовала себя мужчиной, солдатом. Это война? Война. Обвела глазами палату. Женщины что-то почувствовали в ней, насторожились. Никто не спал. Все на Маниту глядели.

Она вышла на середину палаты. Колени расталкивали длинные полы рубахи. Черные, сизые космы густо валились на отощавшие плечи. Ключицы выпирали из-под рубахи. Она чуть шевелила пальцами и пока еще немыми губами.

– Брось, Манитка, выкобениваться! – хрипло выкрикнула обритая Саломея. – Спляши, что ли! Вон как Синица голосит! А ты ей в пару!

Война. Это смерть.

Смерть. Это свобода.

Свобода. Это любовь.

Так все просто.

Восстание. Восстать. Встать. Просто – встать. Так все просто. Встать и стоять. Стоять и глядеть. А потом идти.

Идти на волю. С Корабля – на волю. Из трюма – на волю. Из-за решеток пожизненных кают – на волю.

Жизнь кончится когда-нибудь. Людей много, и все умрут. Копошатся, муравьи. Строят себе корабли. И корабли плывут. И матросы на них блюют в дикий шторм. И в корабль целит торпеда; и взрезает носом волну, и попадает. И огонь до неба. И все думают: кончено все! Нет. Огонь – это начало. Смерть – это не гибель навсегда. Душа начинает жизнь тогда, когда тело сгорает.

Вы забыли, что это самое святое: видеть гибель священной, а героя вечным. Для вас нет вечности. Для вас есть только грязные кастрюли в раздатке. Газовая плита на коммунальной кухне. Вам бы только пожрать! Да поспать. Вы нас этому учите. Здесь. В вашей психушке. А мы – святые. У нас огненные круги вокруг голов. У нас волосы горят на морозе. Как пакля. И все освещают. Даже ваши тусклые, пресные рожи, придурки.

Это вы придурки. А мы – живые.

Вы в тюрьме. А нас не замкнете. Не удержите!

Манита шагнула вперед. Подняла руки.

Больные изумленно глядели ей в лицо.

Лица Маниты не было. Вместо ее лица бился, дрожал, вспыхивал на сквозняке, под распахнутой настежь, под толстой решеткой, огромной форточкой дикий, яростный красный флаг. Он лился по невидимому ветру и мерцал, и вдруг взрывался бешеным светом.

– За мной!

И женщины по команде Маниты встали со своих коек.

Тоже дрожали, как и она. Тоже поднимали руки. Очковая Змея сжала руку в кулак. Старуха шаркала ногами по гладкому, намытому спозаранок санитарками ледяному полу. Манита выбежала в коридор. Синичка бежала за ней. Она бежала первой – след в след за той, что подняла их и повела их.

Высыпали в коридор. Бежали по коридору. Манита на бегу распахивала двери палат. Женских, мужских. Ее крик был слышен далеко. Далеко разносился голос. Голос несся впереди нее по коридору. Залетал в двери, в форточки, в окна, в кладовки. Гулом отзывался под сводами. Наполнял пустоту.

Живой и звучный голос, будто бы она вот так всю жизнь кричала. Глотка сама расширилась. Кричать было легко и вольно. Крик рос и ширился сам. Он уже был свободой. Он звал за собой, и за ним нельзя было не пойти.

Люди высовывались из дверей палат. За Манитой уже бежали. Бежали мужики, кое-кто босиком, громко топая пятками по доскам коридора. Бежали женщины, на ходу запахивая халаты, а то и не запахнув их, и груди тряслись под тряпками, и жилы на шеях напрягались, вздувались в ответном крике.

Смерть это свобода. Смерть это любовь. Не надо бояться. Ничего не надо бояться. Любви нет конца. Смерти нет конца. Они длятся и длятся! Они – всегда! Это тело не вечно! Тело – засохшая корка! У жизни в плену. Умирая, мы вспоминаем только то, что было с телом в жизни. Но не с душой. Не с нашей свободой. С нашим холодным ветром.

Времена наваливают на нас, как одеяла. Хоронят нас под ними. Под слоями, снегами времени. Но вот мы! И мы бежим. И рушим все вокруг. Нас много. Нас больше, чем вас!

Смерть беспощадна к телу. Смерть терзает и пожирает тело. Она жадная до плоти. До мяса. Но ведь душа – это не мясо! Попробуйте поймать ее! Вон летит она!

По отделеньям, по гулким пустым и страшным коридорам, по спокойным и сирым палатам, по палатам буйным, по пустыне разума, по горю, изломавшему жизни, – к радости! К свободе, к ласковой воле!

Манита высоко вскидывала руки и пронзительно, оглушительно кричала, резко распахивая двери в палаты:

– Вставайте! На свободу! Навстречу смерти!

Люди лепились к дверям. Люди вываливались из дверей. Люди запруживали коридор. Выплескивались зернистой черной икрой на дощатый пол коридора. И бежали, бежали.

Весь смысл был – в этом крике и беге. Бежать от чего-то? Бежать навстречу? Все равно. Бежать, потому что сам бег – свобода!

Манита ощущала себя барабаном натянутой кожей, и в нее должны кулаками бить люди. А люди били кулаками в стены. Люди опрокидывали тележки с посудой и каталки, расшвыривали носилки, рвали зубами и руками смирительные рубахи.

Смерть беспощадна. Она всякого заломает. Ей все равно, кто ты. Главный или последний. Но есть ее порог. Все боятся его переступить. А вся штука в этом. Переступи – и ты свободен! Счастлив!

Каждый из нас скелет. Все мы скелеты. Скелетики. Всякий. Кто сейчас ест, пьет, ходит, дышит. Толкается в транспорте. Спит на перине. Любится с любимым, с любимой. Или с нелюбимыми, неважно, все равно любится, потеет. Скелеты гремят, скелеты обнимаются и дерутся. Скелеты клацают зубами, шепча слова любви. Все равно все сдохнут. И все скелеты боятся стать скелетами. Смерти – боятся.

Манита бежала по коридору босая. Где она потеряла шлепанцы? Да надевала ли? Голые твердые пятки звенели о пол, как лед об лед. Больные бежали за ней, сшибали с ног визжащих санитарок.

Санитары пробовали вторгнуться в людское месиво, поймать кого-нибудь, повалить на пол. Не смогли. Санитаров подмяли, увалили на пол самих, быстро, крепко, зло и весело скалясь, связали скрученными простынями, полотенцами.

– Вот так! – надсадно и радостно вопила Манита. – Лежать!