Читать книгу - "Прощание с Литинститутом - Лев Альтмарк"

К нам в охрану Цви попал вовсе не из-за сострадания шефа к падшим. Скорее, из-за жадности, ведь за ту же работу, что и нам, он платил боливийцу половинную зарплату, но наличными в конверте. Всех это устраивало. Даже судебных исполнителей, которые, конечно, могли уличить шефа в чёрной бухгалтерии, но… надо ли оно было кому-то?

Когда я поинтересовался у Цви, как он собирается жить дальше, тот только усмехнулся и легкомысленно махнул рукой, мол, чем моя жизнь хуже твоей? В отличие от тебя я ничего никому не плачу, а ты прикинь: сколько денег у тебя остаётся после всех выплат? Прикинул? То-то и оно, пшик! К тому же, и на этом Цви делал особое ударение, мой пенсионный возраст не за горами, и пенсию будут платить вовремя и без задержек, при этом никакие судебные исполнители не в праве наложить на неё свою загребущую лапу… Кстати, долг Цви за тридцать лет возрос в десять с лишним раз и составлял почти миллион. Если бы меня порадовали такой цифрой, я бы без раздумий через пять минут застрелился из казённого пистолета…

Ах, бедный-бедный Йорик – Ицик Швили! Я даже представляю, как, подобно Гамлету, держу в ладонях твой израненный и залепленный пластырем череп и не хочу, но вынужден примерять на твои худые ключицы пиджачок боливийца Цви. Не знаю, какие ещё долги висят дамокловым мечом на твоём банковском счету, но, если ты пока не собираешь пустые бутылки и банки из-под пива, то только потому, что этому противится твоя гордая грузинская натура. К сожалению, суровая израильская действительность обламывает и не таких крутых перцев, как ты. Я искренне желаю тебе выбраться из долговой ямы, завести нормальную подругу, вылечить маму и раскатывать на собственном «мерсе», за который никому ничего не должен… Но разве с нашей работой такое реально? Максимум, она не позволит погрузиться на самое дно, а шевелить плавниками где-то поблизости, питаясь диетическим планктоном…

Бессмысленно кручу в руках сотовик. На удивление он сегодня помалкивает. Я-то думал поначалу, что друзья и знакомые, которых у меня здесь, конечно, не столько, сколько было раньше, но всё равно достаточно, начнут звонить наперебой и интересоваться моим самочувствием, ан, нет – тишина. Не может быть, чтобы слухи о моей беде не разнеслись среди них…

А может, это вовсе никакие не друзья, а так – прохожие?

Но и это сейчас не беспокоит меня. Мне это почему-то безразлично. И сам не знаю, почему.

Неужели что-то изменилось для меня в этом мире после разговора с Муссой? То же вряд ли. Не настолько он знаменателен, этот разговор, чтобы мне открылись какие-то новые, ранее неизвестные гнусные горизонты. Дело в чём-то другом.

Может, я и в самом деле дошёл до какого-то предела, за которым начинается переоценка ценностей, и человек, наконец, открывает себя настоящего, без наносной шелухи и стыдливого приукрашивания собственных достоинств и пороков? Начинаешь вдруг понимать, что врать самому себе – это совсем уже никуда не годится.

Какие причины подтолкнули меня к этому? Нет никаких внешних причин…

Опять начинает болеть голова. Видно, необходимо хотя бы разок в жизни как следует приложиться ею о что-то твёрдое, чтобы начать задумываться о подобных вещах.

Доползти, что ли, до нашего фанатика Димы и послушать, что он вещает по этому поводу? Может, уже пришёл в себя? Наверняка особо оригинальных идей он не выдаст, но – мало ли что. Он ведь тоже ударился головой… Эх, опять шуточки мои кладбищенские…

На часах уже далеко за полночь, и шум за шторами стих. Из-за полуприкрытой двери в нашу палату слышно, как кто-то переговаривается вполголоса, но всё равно всё живое постепенно погружается в сон. Хорошо, что поблизости нет тяжёлых больных, которые стонами мешали бы спать.

Будем спать и мы. Я же мечтал о том, что вот бы мне когда-нибудь хоть разок повезло забыть обо всех проблемах, выключить опостылевший будильник, завалиться на подушку и выспаться всласть. И чтобы ни одна живая душа не мешала… Вот, пожалуйста, всё сейчас в твоей власти – больничная тишина, удобная койка, медсёстры и нянечки, которые порвут любого, кто осмелится нарушить покой… Они, кстати, мои коллеги – своеобразные охранники, берегущие чужой сон, а это ещё та нелёгкая работка. Утром надо поблагодарить их. Кто-нибудь, кроме меня, догадался это сделать?..

Кручусь на подушках, пытаясь поудобней устроить своё гипсовое полено – ногу. Всё вроде бы хорошо и комфортно – и кровать замечательная, и кондиционер разгоняет прохладу по палате, и тишина… Только не спится. И дышать по-прежнему тяжело…

Позвать медсестру, что ли, чтобы дала снотворного? Нет, не буду её беспокоить, пускай отдохнёт. Ей от нашего брата за смену тоже достаётся, будь здоров…

До первых рассветных лучей кручусь на своих измятых простынях, а под утро, когда больница начинает потихоньку просыпаться, проваливаюсь в глубокий сон. Проваливаюсь отчаянно и безоглядно – как будто прыгаю с высокой скалы в чёрный бездонный и стонущий от боли омут…

9. СОЛДАТЫ И МЫ

– Димыч, – зову негромко, – очнись, Христос воскрес! Открой глазки, погляди на нас, нехристей!

Дима послушно открывает глаза и рассматривает нас с Ициком, будто видит впервые.

– Как ты? – А сам стараюсь выглядеть бодрячком, да и Ицик за моей спиной стыдливо прячет ссадины и пластыри на голове в тень шторы.

– Нормально, – отвечает Дима, и голос у него такой же хриплый, как был у меня в первый день после пробуждения. Он неловко тянет незагипсованную руку поздороваться. – Как сами-то?

– Как видишь.

– Кто-нибудь с работы приходил?

– Обещали прийти, – зачем-то начинаю врать, а про себя думаю, что обязательно позвоню Эдику и выдам всё, что думаю про него и про Меира, про их доброту и отзывчивость.

Мы здесь лежим уже третий день, а хоть бы одна сука с работы пришла проведать! Хозяин, правда, звонил мне, но именно тогда, когда я разговаривать не мог, и с ним общалась моя жена. Помимо банальных вопросов и пожеланий скорейшего выздоровления она от него ничего не услышала. Швили и Диме вообще никто не звонил, хотя их телефоны тоже функционируют без перебоев. Если бы от них что-то потребовалось по работе, то не постеснялись бы беспокоить и среди ночи.

– Может, покушать принести? – участвует в нашем разговоре Швили. – Это я мигом организую. Здесь на кухне один грузин работает, которого я знаю, – он мигом сделает всё, что попрошу. Даже шашлык! Только скажи.

– Не надо, – отвечает Дима, – я не голоден.

– Там, в соседний блок солдат привезли, которые накануне получили ранения на территориях, – делюсь последними больничными сплетнями. – Мужики из нашего отделения уже ходили на них смотреть. Я бы и сам пошёл, да нога не даёт… Хотя к ним никого пока не пускают.

– С ними всё будет хорошо, – уверенно заявляет Дима.

– Откуда ты знаешь? – удивляется Швили.

– Знаю. Они пострадали за правое дело, и спаситель не допустит, чтобы они не выздоровели.

Уклоняться в клерикальные аспекты исцеления пострадавших солдат мне не хочется. Более того, это кощунственно. Лучше перевести разговор на нейтральные темы, хоть на те же воспоминания из личной жизни. Больничная обстановка располагает к этакому слезливому самоедству.