Читать книгу - "Любожид - Эдуард Тополь"

Сменялись Цари, смягчались и суровели московские режимы, но от Ивана Грозного до Леонида Брежнева не менялся кремлевский закон, писанный в XVI веке:

«А который бы человек князь, или боярин, или кто-нибудь сам, или сына или брата своего послал для какого-нибудь дела в иное государство без ведомости, не бив челом государю, и такому б человеку за такое дело поставлено было в измену, и вотчины и поместья и животы взяты б были на царя ж, а ежели б кто сам поехал, а после него осталися сродственники, и их бы пытали, не ведали ль они мысли сродственника своего…»

С тех пор каждый, кто уехал, ушел или вплавь уплыл на Запад «без ведомости и не бив челом государю», – изменник Родины, его вотчины, поместья и все остальное имущество вплоть до комнаты в коммунальной квартире отходят государству, а его родственников пытают, не ведали ли они мысли сродственника своего удрать из России на Запад. Даже самый прозападный русский царь Петр Великий, насильно вливавший уксус в глотки своих бояр для привития им западного вкуса, остался верен этому грозному закону своего ужасного предка и еще упрочил его, начав сооружение пограничных стен и укреплений и основав в 1711 году специальную ландмилицию – пограничные войска. Продолжая эту трехсотлетнюю традицию, Кремль не только обнес стеной своих подданных, но и вынес эти стены далеко на Запад – аж до Берлинской стены.

«Чтобы можно было спокойно удерживать их в рабстве и боязни, никто из них… не смеет самовольно выезжать из страны и сообщать им о свободных учреждениях других стран».

(Примечание: Адам Олеанрий, немецкий путешественник, XVII век.)

Евреи, которые сейчас табором расположились вокруг Брестского железнодорожного вокзала, «били челом» государю – КГБ и получили его высочайшее дозволение уехать из «адовой твердыни», оставив, конечно, «вотчины свои и поместья». Но даже и с этими дозволениями не так-то легко было преодолеть последние триста метров от вокзала до шлагбаума. Прибыв сюда сутки назад, к вечеру, Василий Степняк и его жена Фаина с ходу напоролись на незримую, но хорошо отлаженную систему последних жерновов и прессов, через которые только и выпускали за границу этих «изменников Родины».

«Имеются билеты до Вены!» – гласила вывеска над кассами. Стоя в очереди, Степняк и Фаина удивлялись шныряющим вокруг евреям, которые шепотом спрашивали чуть не у каждого: «Ви не знаете, кто тут берет?… Кому тут нужно дать?… Говорят, нужно дать грузчикам, но ни одного не видно. Ви тут не видели грузчиков?» Зачем нужно давать взятку, недоумевал Степняк, если в продаже есть билеты? И даже с укоризной посмотрел на жену: мол, вот они, твои евреи – без взятки шагу ступить не могут даже на ровном месте!

Наконец подошла очередь Степняков. Василий нагнулся к окошку, протянул свою выездную визу и деньги:

– Два билета до Вены, пожалуйста!

– До Вены билетов нет. Только до Братиславы, – сказала кассирша.

– Как так? – изумился он. – Вот же написано!

– Мало шо написано! Нету до Вены. Берите на Варшаву и Братиславу, там пересадка.

У Степняка не было выбора, ему нужно было уехать срочно, первым же поездом.

– А когда ближайший до Варшавы?

– Завтра в восемь утра.

– Хорошо. Два билета.

– А вы прошли проверку багажа? Как фамилие? – И кассирша открыла какой-то длинный список.

– У нас нет багажа, – сказал Степняк.

– Как это нет? – удивилась она. – Какие-то ж вещи есть!

– Нет. У нас все по дороге украли, – соврал Степняк и сделал грустное лицо.

– Все равно таможенный досмотр нужно пройти. Идите в очередь запишитесь сначала…

– Дорогая, но мне нужно срочно! – взмолился Степняк.

– Тут все дорогие, дешевых нет! – усмехнулась кассирша и нагло посмотрела ему в глаза.

– Конечно! Я понимаю! Вот! – И Степняк, враз став суетливым, как все вокруг, сунул в кассу еще одну сотенную купюру.

Кассирша посмотрела на деньги и вздохнула с сожалением:

– Нет. Без списка не могу. Идите впишитесь, тогда…

– Я вас прошу.

– Нэ можу!

Степняк отошел от кассы, обреченно похолодев и сердцем, и печенью. Все, сказал он себе, сгорел! Заносить свою фамилию в таможенные списки он не имел права. Если московский следователь, который ведет дело о самоубийстве Седы Ашидовой, не полный кретин, то сегодня он подал в Прокуратуру заявку на всесоюзный розыск Степняков, и уже завтра-послезавтра их фотографии и прочие данные будут внесены в «раскладку», которая тут же телеграфом поступает во все районные и городские управления КГБ и милиции. И достаточно будет дежурному по таможне сличить «раскладку» со списком на завтрашний таможенный досмотр, как вот он – Степняк Василий с женой Фаиной! Нет, ни в какие списки заносить свою фамилию Степняк не имел права.

Но что же делать?

– Идем отсюда! – сказал он Фаине и, надвинув шапку на лоб, быстро выбрался из толпы на привокзальную площадь.

Здесь, на небольшой и грязной площади, был основной еврейский табор. Своей плотной, сгущенной частью этот табор жался ко входу в зал ожидания, но двери в этот зал были закрыты, в него впускали только тогда, когда первоочередники отбывали наконец из СССР и освобождали места на скамейках, на полу и на подоконниках. А чем дальше от вокзальных дверей, тем толпа ожидающих становилась все реже и лица у людей – все безнадежней. Коченеющие в легкой одежде… завернутые в одеяла… сидящие на чемоданах… притопывающие ногами на морозе… нянчившие плачущих детей… – эти люди представляли собой жалкое зрелище, словно отступающая из России армия Наполеона. А над ними посреди площади торчал стандартный памятник вождю мирового пролетариата Владимиру Ильичу Ленину с неизменной надписью на постаменте: «Верной дорогой идете, товарищи!» Стоя спиной к границе, Ленин, как Моисей, простирал руку вперед, на восток, но вместо скрижалей Завета в его руке не было ничего. И наверно, поэтому евреи рвались совсем в противоположную сторону.

Окинув взглядом эту площадь и быстро углядев среди эмигрантов несколько совсем других, нееврейских лиц, явно из своего прежнего ведомства, Степняк еще ниже надвинул шапку на голову и потащил Фаину к автобусной остановке, сел в первый же подкативший автобус.

– Куда ты? – сказала Фаина. За последние сутки страх обратил ее в жалкого воробышка, растерявшего все свои перья.

– Цыть! – сказал Степняк, бросил в железную кассу два пятака, а через две остановки вышел на совершенно пустой улице имени маршала Рокоссовского. И только тут, на пустом и продуваемом ветром углу Рокоссовского и Павлика Морозова, он, высматривая такси или частника, объяснил Фаине ситуацию: – Тебе надо снять какую-нибудь комнату и на вокзале не появляться, чтоб на меня не отсвечивать, – приказал он. – А я там потолкаюсь, выясню ситуацию.

– Но если там полно гэбэ, то тебя же засекут, Вася! – еще больше испугалась Фаина.