Читать книгу - "Правила одиночества - Самид Агаев"

— В этом есть логика, — согласился Ислам, — правда, иррациональная. Все-таки как это получилось?

Да из-за матери, царство ей небесное. Она же пила у меня. Домой как-то шла поддатая. В коридоре один чушка, талыш, ее толкнул и обозвал: мол, нечего здесь ходить в таком виде, мундар[38]делать. В нашем доме коридорная система была, ты же помнишь: туалет, душевая, кухня — все общее. Я как раз дома был, в этот день приехал из Баку.

Он, конечно, не знал, что я дома, — вряд ли бы осмелился. И она бы мне в жизни ничего не сказала — боялась их. Но я услышал, как она грохнулась. Я его избил, как собаку. Он пошел, ребят привел — там же в микрорайоне кругом одни талыши были! Как вспомню этих уродов деревенских! В пятиэтажке жили: один барана на балконе держит, другой печку-времянку на втором этаже топит: трубу в окно выведет, а сверху соседи белье вывесили сушить, третий мудак в три часа ночи дрова начинает колоть, прямо на бетонном полу. Короче, накинулись на меня: я ножик вытащил, порезал двоих. Мне три года дали, потом, в лагере, еще добавили, один пидор в общей камере меня отпетушить попытался — я ему глаз выбил. Короче, когда вышел, мать уже умерла, комнату нашу соседи заняли. Помнишь, была у зайца избушка лубяная, а у лисы ледяная? Я попытался их выгнать — они сразу в Народный фронт ломанули.

— Да, — после недолгого молчания произнес Виталик, — как вспомню эту публику! Со мной на зоне один сидел, Муртуз его звали, как встретимся — ерри, кардаш.[39]Но через десять минут он заводил одну и ту же пластинку: азербайджанцы нас всю жизнь дискриминировали, даже не разрешали нам в паспорт делать запись в графе национальность — талыш. Я ему — ты че гонишь, вы же одна нация? Он — нет, они, мол, никто: ни турки, ни персы, а мы — коренное население. Я ему: какая вы нация, если у вас даже языка, то есть письменности нет. А он утверждает — есть. Я ему — покажи. Он: освободимся — покажу. Тогда я ему: напиши что-нибудь сейчас. Вот тогда он затыкался. Нет, ну ты представляешь, у каждого свои обиды! Короче: пришли бородатые аварагёры[40]из Народного фронта. Вся сила у них тогда была, СССР уже умер к тому времени, и сказали они мне: вали, парень, отсюда, пока цел. Ты русский — вот и вали в свою Россию. А какой я русский? У меня, кроме рожи, ничего русского-то и нет: пахан — грузин, чтоб он сдох, сука, мать — полукровка. Что делать? Поехал в Россию, а здесь менты проходу не дают: паспорт покажи, регистрацию покажи. Ты гражданин Азербайджана, езжай к себе на родину. Я говорю: меня выгнали оттуда. А нас, говорят, это не колышет, документ давай.

Виталик замолчал, вспоминая что-то невеселое. После долгой паузы он произнес:

— Я тебе одно скажу: я бы этим козлам, которые Беловежское соглашение подписали, глотки бы перегрыз. Да что я тебе рассказываю! Сам небось хлебнул этого, раз здесь находишься!

— Да, — подтвердил Ислам, — и по сей день продолжаю хлебать. Отчего мать-то умерла? Она у тебя нестарая была.

Трудно сказать, от всего сразу: от горя, от безысходности. Меня посадили — работы лишилась. Она машинисткой всю жизнь работала в КЭЧе.[41]Когда президентом стал Эльчибей, русские войска ушли, все должности вольнонаемных в армии заняли талыши. А они, чтоб ты знал, как евреи или армяне. Стоит одному на работу устроиться — через какое-то время в этой организации одни талыши работают. Мафия. Раньше они только на почте заправляли, а теперь в армии все прапорщики — талыши. Какое-то время она подрабатывала дома, машинка была. Потом ввели латинский алфавит, а мать могла печатать только на русском и азербайджанском языках. Да… — Виталик замолчал, из глаз его текли слезы. — …Ладно, все. — Он вытер салфеткой лицо и наполнил стопки, — твоя-то жива? Ислам покачал головой.

— Ну, давай, выпьем тогда за родителей, за спокойствие их душ, не чокаясь.

Выпили. Виталик полез в карман, вытащил пачку «Кэмэл», закурил, бросил сигареты на стол. — Ты-то как? Рассказывай.

Начну рассказывать — до утра не закончу, — сказал Ислам. — Как сказал Кисаи,[42]бедствия начну считать — до гроба не закончу счет. В тюрьме не сидел, Бог миловал, а в остальном, если в двух словах: дома работы нет, а здесь нас не любят — вот и весь рассказ.

— Из ребят кого-нибудь видел?

— Нет, к сожалению. Но совсем недавно рассказывал о вас своей знакомой.

— Я тоже ни о ком ничего не знаю. Чем занимаешься?

— Держал рынок, его закрыли. Вложил деньги в инвестиции — посредник пропал.

— Надо найти, человек не иголка.

— Вот я этим сейчас и занимаюсь.

— Все, что в моих силах, Ислам.

— Спасибо, но об этом после.

— А что здесь, какие концы?

— Вот тот гитарист друг пресловутого посредника.

Виталик поманил официанта, дежурившего неподалеку:

— Скажи: пусть сделают перерыв, и позови ко мне вот того, толстого.

— Не стоит, — попытался остановить его Ислам, — я уже говорил с ним, он не знает.

— Хуже не будет, не волнуйся, — успокоил его Виталик.

Музыканты сделали перерыв, и совершенно взмокший Брахманов подошел к ним. Виталик предложил ему сесть:

— Выпьешь?

Виталику Брахманов не решился отказать, кивнул. Виталик сделал знак официанту — тот принес еще стопку, наполнил ее.

— Это мой брат, — сказал Виталик, — ты ничего не скрыл от него?

— Нет, — поспешил заверить гитарист, — клянусь!

— Хорошо, пей. Брахманов послушно выпил.

— Если что узнаешь — сразу сообщи. Иди. Музыкант кивнул и ушел.

— Ладно, поехали в другое место, — сказал Виталик, — а то, когда я здесь долго сижу, мне не по себе становится, тошнить начинает.

Виталик подозвал официанта.

— Счет дай.

Тот принес и положил перед ним квитанцию.

— Я заплачу, — сказал Ислам и полез в карман.

— Ни в коем случае, — остановил его Виталик, — обижусь. Ты сегодня мой гость.

Он рассчитался, и друзья направились к выходу.

— Ты платишь в своем ресторане? — спросил Илам.

— Так проще: ничего на меня не спишут.

— Ты на машине? — спросил Виталик, когда они оказались на улице.

— Да.

— Отлично, а то я с пацанами приехал, на их машине. Где, вот это? Что это за тачка, где ты такую раскопал?