Читать книгу - "Сцены из провинциальной жизни - Джон Кутзее"

В тех кругах Сандтона, где вращаются они с Клаусом, однажды разоткровенничалась Кэрол, происходят весьма продвинутые вещи. Она не уточнила, что это за продвинутые вещи, и Марго не хотелось спрашивать, но, по-видимому, это имеет отношение к сексу.

Я не разрешаю вам это писать. Вы не можете писать такое о Кэрол.

Вы сами мне это сказали.

Да, но вы же не можете записывать каждое слово, которое я говорю, и передавать его всему миру. Я никогда на это не соглашусь. Кэрол перестанет после этого со мной разговаривать.

Хорошо, я уберу это или смягчу, обещаю. Просто послушайте до конца. Я могу продолжать?

Продолжайте.

Кэрол совершенно оторвалась от своих корней. Она ничем не напоминает ту plattelandse meisie, какой когда-то была. Она похожа на немку: загорелая кожа, хорошо уложенные белокурые волосы, густо подведенные глаза. Величественная, с большим бюстом, ей едва минуло тридцать. Фрау Мюллер. Если бы фрау Мюллер вздумалось пофлиртовать с кузеном Джоном в стиле Сандтона, как долго он бы сопротивлялся? Любовь означает возможность излить душу возлюбленной, говорит Джон. Что бы сказала на это Кэрол? Что касается любви, Кэрол, несомненно, могла бы кое-чему научить кузена — по крайней мере любви в более продвинутом варианте.

Джон не moffie: она достаточно знает о мужчинах, чтобы в этом не сомневаться. Но в нем есть что-то холодное, асексуальное — так асексуален маленький ребенок. Наверно, в его жизни были женщины, если не в Южной Африке, то в Америке. Раскрывал ли он душу перед своими американскими женщинами? Если он открывает душу, это необычно: она по опыту знает, что для мужчин нет ничего труднее.

Она сама десять лет замужем. Десять лет назад она распрощалась с Карнарвоном, где служила секретаршей в юридической конторе, и переехала на ферму своего жениха, на востоке Мидделпоса, в Роггевельде, где, если повезет, если Бог будет к ней милостив, она проживет до конца дней.

Эта ферма — дом для них двоих, но она не может находиться дома столько, сколько хочется. Разведение овец теперь не приносит денег, не приносит их и бесплодная, высушенная засухой земля Роггевельда. Чтобы свести концы с концами, ей пришлось вернуться на работу, на этот раз в качестве бухгалтера в одном отеле в Кальвинии. Четыре ночи в неделю, с понедельника по четверг, она проводит в отеле, по пятницам муж приезжает за ней с фермы, а на рассвете в следующий понедельник отвозит обратно в Кальвинию.

Несмотря на эту еженедельную разлуку — у нее от этого душа болит, она ненавидит унылый номер отеля, порой не может сдержать слез, просто опускает голову на руки и рыдает, — у них с Лукасом счастливый брак. Более чем счастливый: благословенный. Хороший муж, счастливый брак, но нет детей. Такова судьба, и это ее вина. Из двух сестер одна бесплодна, другая еще не устроилась.

У нее хороший муж, но он не выдает своих чувств. Характерна ли подобная сдержанность для мужчин вообще или таковы только южноафриканские мужчины? Лучше ли в этом отношении немцы — например, муж Кэрол? В эту минуту Клаус сидит на веранде перед домом среди клана Кутзее — родственников, которых он приобрел благодаря женитьбе, — покуривая сигару (он щедро потчует этими сигарами присутствующих, но они слишком странные, слишком иностранные для Кутзее) и развлекая их на своем беспомощном африкаанс, которого он ничуть не стесняется, историями о том, как они с Кэрол катались на лыжах в Зерматте. Изливает ли иногда Клаус, в уединении их дома в Сандтоне, душу перед Кэрол, в непринужденной, уверенной европейской манере? Что-то сомнительно. Сомнительно, что у него есть душа, которую можно излить. Пока что было мало доказательств этого. А вот о Кутзее она по крайней мере может сказать, что у них есть душа, и у мужчин, и у женщин. У некоторых порой даже избыток души.

— Нет, он не moffie, — возражает она. — Поговори с ним, и сама увидишь.

— Ты бы не хотела прокатиться сегодня днем? — предлагает Джон. — Мы могли бы объехать всю ферму, только ты и я.

— На чем? — интересуется она. — На твоем «Датсуне»?

— Да, на моем «Датсуне». Я его починил.

— Починил так, что он не сломается в какой-нибудь глуши?

Разумеется, это шутка. Ферма Вулфонтейн сама по себе уже глушь. Но это не просто шутка. Она понятия не имеет, каков размер фермы в квадратных милях, но ей известно, что ее нельзя пройти из конца в конец за один день, если только ты не натренирован в ходьбе.

— Не сломается, — заверяет Джон. — Но на всякий случай я захвачу запас воды.

Вулфонтейн находится в районе Куп, а в Куп за последние два года не упало ни капли дождя. И что только надоумило дедушку Кутзее купить землю именно здесь, где каждый фермер бьется из последних сил, чтобы его скот выжил?

— Что за слово Куп? — спрашивает она. — Английское? Место, которое никто не купит?

— Это Khoi, — объясняет он. — Готтентотское слово. «Куп» — сухое место. Это существительное, а не глагол. Это видно по букве «п» на конце.

— Откуда ты это узнал?

— Из книг. Из грамматик, составленных миссионерами в прежние времена. Уже не осталось никого, кто говорит на языках Khoi, во всяком случае в Южной Африке. Это мертвые языки. В Юго-Западной Африке еще осталась горстка стариков, говорящих на Nama. Вот и все. Все, что осталось.

— A Xhosa? Ты говоришь на Xhosa?

Он качает головой:

— Меня интересуют вещи, которые мы утратили, а не те, что сохранили. С какой стати мне говорить на Xhosa? И без меня существуют миллионы людей, которые могут это сделать.

— Я думала, языки существуют для того, чтобы общаться на них друг с другом, — замечает она. — Какой смысл говорить на готтентотском, если никто больше на нем не говорит?

Он одаривает ее своей особой улыбкой, означающей, что у него есть ответ на ее вопрос, но, поскольку она слишком глупа, чтобы понять, он не станет зря тратить силы. Эта улыбочка мистера Всезнайки особенно злит Кэрол.

— Когда ты выучишь готтентотский по своим старым грамматикам, с кем ты будешь говорить?

— Хочешь, чтобы я сказал? — Улыбка становится напряженной и не слишком приятной.

— Да, скажи. Ответь мне.

— С мертвыми. Можно говорить с мертвыми. Иначе они, — он колеблется, словно это будет уж слишком для нее и даже для него, — иначе они обречены на вечное молчание.

Она хотела ответа и получила его. Этого более чем достаточно, чтобы она замолчала.

Они едут с полчаса в сторону западной границы фермы. Там, к ее удивлению, он открывает калитку, въезжает в нее, закрывает калитку за ними и без единого слова продолжает путь по ухабистой грязной дороге. К четырем тридцати они прибывают в городок Мервевилль, в котором она не была много лет.

Он останавливается перед кафе «Аполло».

— Не хочешь выпить кофе? — спрашивает он.