Читать книгу - "Аваддон-Губитель - Эрнесто Сабато"

Однако отдаленный гул людской толпы в конце концов всегда доходил до него, проникая в щели и поднимаясь из собственного его нутра. Ибо мир находился не только вовне, но также в самых потаенных уголках его сердца, в его внутренностях, кишках, экскрементах. И раньше или позже та беспорочная вселенная начинала ему казаться жалким подобием, ибо мир, который для нас важен, это здешний мир — единственный, ранящий нас скорбью и несчастьем, но также единственный, дающий нам полноту бытия, кровь, огонь, любовь, ожидание смерти; единственный, дарящий нам сад в сумерках, прикосновение любимой руки, взгляд, обращенный на нашу тленную, однако теплую и осязаемую плоть.

Да, возможно, что вселенная, недоступная для разрушительных сил времени, существует, но это же ледяной музей окаменевших форм, пусть и совершенных, подвластных чистому духу форм и, возможно, им созданных. Но люди чужды чистого духа, ибо главное для этого злополучного племени душа, хаотическая область между бренной плотью и чистым духом, промежуточная область, где совершается самое важное в нашей жизни: любовь и ненависть, миф и вымысел, надежда и мечта. Двойственная и терзающаяся, душа страдает (как же ей не страдать!), подчиняясь страстям смертного тела и стремясь к вечности духа, постоянно колеблясь между гниением и бессмертием, между дьявольским и божественным. Терзания и двойственность в мгновения ужаса и экстаза, они-то и порождают поэзию души, возникающую на этой туманной территории вследствие такого смешения, — блаженные боги не пишут романов.

Утром он собрался писать,

однако в машинке обнаруживается ряд дефектов: не получаются поля, что-то где-то заедает, катушки с лентой не вращаются нормально, надо то и дело ленту перематывать вручную, и в конце концов что-то ломается в каретке.

Отчаявшись, он решает сходить в центр, чтобы отвлечься, и идет по южному району. На улице Альсина, между улицами Дефенса и Боливар, он решает купить тетрадь с колечками. Это будет что-то новое, что-то символическое он сможет писать где-нибудь в кафе несмотря на проблемы с почерком, на усталость, которая неизбежна, когда стараешься писать разборчиво. Быть может, таким образом он разрушит заклятье.

Его обслуживает усталый, нелюбезный продавец, почти не скрывающий досады из-за того, что покупатель просит непонятно какую тетрадь. Сабато мысленно посылает его к черту и выходит из лавки с нарастающим дурным настроением. Теперь он пойдет в книжную лавку колледжа на углу улиц Боливар и Альсина. Его несколько приободряет мысль, что в большом писчебумажном магазине он найдет то, что ищет. Но вдруг он видит внизу через решетку подвала в старом доме огромную крысу, пристально глядящую на него из темноты своими красноватыми злобными глазками, — она вызывает у него воспоминание об интервью с молодым Дель Бусто и о летучих мышах в зубчатой крепости дона Франсиско Рамоса Мехиа[309]в Тапиалесе: крылатые, грязные тысячелетние крысы. Он пытается отогнать это воспоминание и энергичным шагом направляется в писчебумажный магазин. Энергичным? Да, до известной степени. Чтобы быть точными и объективными, скажем: довольно энергичным. С опаской, которую в нем всегда вызывают продавцы, он подходит к высокому тощему парню с длинными волосами. Хотя С. замечает, что тот его узнал, он старается сохранять равнодушный вид и побороть робость, неизбежно возникающую у него в таких случаях. Он думает, что дело осложняется, ему стыдно объяснять, чего он хочет (требований много — такой-то размер, обложка черная снаружи и красная внутри, и т. д.), но, наполовину преодолев внутреннее сопротивление, объясняет, что ему требуется, хотя по малодушию о деталях пока умалчивает.

— Тетрадь с колечками, — запинаясь, говорит он.

Продавец показывает ему несколько, далеко не те, какие ищет, — он хочет, чтобы тетрадь была не слишком большой, он такие не любит, они угнетают его своими огромными, неприветливыми, как степь, страницами, но, конечно, и не слишком маленькой, в которой ты не сможешь писать привольно и почувствуешь себя как бы в смирительной рубашке. Разумеется, эти детали он не приводит, ограничилась словами, что «хотел бы что-нибудь другое».

Продавец начинает показывать другие тетради, но, к сожалению, они всякий раз все больше удаляются от идеальной модели, маячащей в его уме. Ох, эта проклятая привычка входить в магазин, не определив заранее, чего точно я хочу, думает он. Из-за этого приходится потом держать у себя самые нелепые и ненужные приобретения. С горечью взирает он на свой шкаф, предназначенный для этой цели, заполненный непригодными для ношения сорочками, слишком короткими или слишком длинными носками, тут и шариковые ручки с чрезмерно острым или чересчур толстым концом, нож для разрезания бумаги с рукояткой из рога, на которой цветная надпись: «Память о Некочеа»[310], набор кастаньет, о котором уж и сам не помнит, почему пришлось его купить, гигантский бронзовый Дон Кихот, стоивший небольшого состояния, и даже хромированная цветочная вазочка, которую его вынудили приобрести на какой-то распродаже, куда по ошибке он зашел, чтобы купить брелок для ключей. Это о том, что касается хранящихся вещей. Но еще больше огорчают его те, которые он носит на себе из-за проклятого европейского духа бережливости, привитого ему матерью с такими же усилиями, как обязанность есть суп, но которые, как и суп, хотя ты проглотил его против воли, что-то оставляют в тебе: ненавистные ему спортивные брюки, куртка, ужасный носовой платок — просто, чтобы не выбрасывать на улицу или не хранить в этом музее безобразных вещей. В особенности платок грязно-розового цвета с красными цветочками, настолько отвратительный, что пользоваться им надо очень осторожно, когда никто на тебя не смотрит, — часто оказываешься в труднейшей ситуации, приходится долго сдерживать желание прочистить нос лишь потому, что вокруг тебя люди. Продавец показал несколько тетрадей, весьма далеких от того, о чем он мечтал в последние дни.

— Нет… — неуверенно произнес он. — Или да, конечно. Но я не знаю…

Продавец посмотрел вопросительно. Собрав все свои силы, но не глядя ему в глаза, Сабато прибавил:

— Не знаю… вот эта недурна… но я бы хотел чуть-чуть поменьше… вроде большой записной книжки…

— Ara, значит, вам требуется не тетрадь, а записная книжка, — довольно сурово заметил продавец.

— Вот-вот, — малодушно и лживо ответил Сабато. — Записная книжка.

И в тот миг, когда продавец уже повернулся, прибавил со стыдливой неопределенностью:

— Но такая записная книжка, чтобы она была скорее вроде тетради.

Продавец, не разворачиваясь, уже устремившись к стенду с записными книжками, повернул голову и глянул на него совсем сурово. Сабато поспешил уточнить — да, да, он хочет «скорее» тетрадь.

Парень подошел к стенду, сквозь стекло которого можно было с обескураживающей четкостью разглядеть, что ничего из выставленного там ни в малейшей мере не отвечало требованиям Сабато. Но было уже поздно.