Читать книгу - "La storia - Эльза Моранте"

«А клолик… Он где?»

«Ушел твой кролик…»

«А с кем ушел?»

«С луком, маслом и с помидорами», — вздыхая, ответила свекровь из прихожей.

В «мастерской» вместе с Филоменой и Аннитой всегда находилась малышка, то есть швея-ученица, которую использовали еще и для всяких услуг и поручений. Это была девочка из провинции Абруцци, лет четырнадцати, уже вполне подросшая, но такая худая, что на месте груди у нее были не выпуклости, а впадины. Когда она шила или штопала, или вертела ручку машинки, то пела все время одну и ту же канцонетту, в которой говорилось:

Радость и мука,

боль и разлука —

это все ты…

Эти три женщины редко оставались одни. Если не было клиентов, почти всегда являлись гости. Каждый день заходила женщина, жившая в этом же квартале, лет тридцати пяти, по имени Консолата, у нее был брат, который в свое время отбыл на русский фронт вместе с Джованнино, в одном с ним полку, и судьба его тоже с некоторых пор была неизвестна. Какой-то человек, по ночам слушавший радио Москвы, утверждал несколько месяцев тому назад, что в одном из переданных списков военнопленных фигурировало его имя; но еще один человек, тоже слушавший эти передачи, говорил, что имя, названное по радио, было то самое, Клементе, но фамилия была совершенно другая.

Этот разговор о родственниках, находящихся в России, был единственной и неисчерпаемой темой их разговоров; она затмевала даже тему продовольствия. А вот о Ниннуццо, о котором тоже не было никаких известий, Ида, допуская, что он может и бродяжить, и партизанить, и бог знает, что еще, говорить избегала, да и думать тоже — из-за какой-то своей подсознательной суеверности. Но она постоянно держала кабатчика Ремо в курсе своих переездов — на тот случай, если Нино вдруг окажется в Риме.

Еще одной посетительницей семьи Маррокко была некая Сантина; она проживала одна где-то возле Порта Портезе. Ей было лет сорок восемь, женщина она была довольно высокая и при этом чересчур широкая в кости, так что тело ее, несмотря на крайнюю худобу, выглядело тяжелым и массивным. У нее были большие черные глаза, лишенные блеска и глядящие как бы из глубины; поскольку из-за недоедания она теряла зубы, и даже спереди у нее не хватало резца, в улыбке ее проглядывала какая-то незащищенность и виноватость, она словно бы стыдилась собственной некрасивости и самой себя каждый раз, когда ей приходилось улыбаться.

Волосы, стремительно седеющие, она носила распущенными по плечам, как носят девушки. Однако при этом она не пользовалась ни пудрой, ни косметикой, и не старалась скрыть свой возраст. Ее поблекшее лицо — бледное, с широкими скулами вразлет — выражало грубую простоту и покорность судьбе.

Основным ее ремеслом, даже и сейчас, было ремесло проститутки. Но она умудрялась кое-что зарабатывать, стирая белье на дому у клиентов или делая уколы — в пределах своего же квартала. Периодически она заболевала и попадала в больницу, или же ее арестовывала полиция. Но не в обычае Сантины было выставлять напоказ собственные неприятности, и, возвращаясь после очередного отсутствия, она обиняками давала знать, что ей пришлось, мол, поехать к своим. Она говорила даже, что там, в провинции у нее мать, которой приходится подбрасывать денег. Но все знали, что это неправда. Никаких родственников у нее не было, и этой самой матерью на самом деле был ее сутенер, человек много моложе ее, который жил в Риме, но на людях с нею почти не показывался. Жил он как будто бы в соседнем квартале, и кто-то даже мельком видел его, как силуэт, не имеющий точных очертаний.

Частое появление Сантины в доме Маррокко объяснялось в основном ее способностью гадать на картах. По этой части она имела свою собственную систему, которую ни в каких книжках нельзя было найти, и которую она переняла неизвестно от кого. Все Маррокко без устали расспрашивали ее обо всем, что касалось Джованнино, и стоило ей показаться, как они поспешно убирали с рабочего стола выкройки, ножницы, шпильки и прочие предметы, чтобы освободить место для карт. Вопросы у них были все время одни и те же: «Скажи, как он там поживает». «Скажи, думает ли он о нас». «Скажи, скоро ли он вернется домой». «Скажи, здоров ли он». «Скажи, беспокоится ли он о семье».

Филомена задавала вопросы тоном наступательным, не терпящим отлагательства, как бы требуя ответа от очень важного лица, озабоченного делами и куда-то торопящегося. Аннита же произносила их тихонько, сдержанно и грустновато, чуть склонив голову на плечо — это было ее обычной позой. Ее овальное смуглое лицо казалось бледнее из-за толстой черной косы, которую она перекидывала на грудь, давая ей понемногу распускаться. И когда она комментировала, вместе со свекровью, прорицания Сантины, голосок ее звучал неуверенно, робко, негромко — словно бы она боялась кого-то обеспокоить.

Сантина никогда не поднимала от карт свои запавшие бархатные глаза, и давала ответы тоном немножко тугой на соображение девочки, которая разбирает молитву с непонятным смыслом. Ее ответы, как и задаваемые вопросы, не слишком-то разнились от раза к разу.

«Трефы… перевернутые трефы. Холод. У них там холодно», — говорит Сантина.

«Вот видишь! — Филомена негодующе смотрит на Анниту. — Я который раз говорю — давно нужно было послать ему бандеролью теплую фуфайку!»

«Он же нам писал, что фуфайка ему ни к чему, а лучше бы послать еще одну пару теплых носков и побольше каштанов», — извиняющимся тоном произносит Аннита.

«А со здоровьем у него все в порядке? Ты только скажи, как у него со здоровьем».

«Ну да, вот тут я вижу добрые новости. Рядом с ним важная персона… Он даст ему хорошее назначение. Очень важный человек… Бубновый король… Тут, знаете ли, чином пахнет…»

«Наверное, это тот поручик… Мама, он же писал, как имя этого поручика, что в письме?» — полушепотом подсказывала Аннита.

«Мозилло! Поручик Мозилло!»

«Нет… Нет… — Сантина качает головой. — Бубновый король — это не поручик… Тут бери выше! Он сам командует поручиками. Это капитан… А то и генерал!»

«Генерал!!?»

«А теперь к нам жалует дама и пиковая двойка… Да это же Победа! Женщина-брюнетка…»

В таких местах Аннита отворачивалась в сторону, чтобы скрыть грусть, и из глаз ее чуть ли не текли слезы. Среди опасностей, имеющихся в России, — об этом все вокруг говорили — были и тамошние женщины, которые влюблялись в итальянцев и держали их при себе, не давая им никакой возможности уехать. Это был, наверное, самый острый из шипов, раздиравших сердце бедной новобрачной.

Последнее письмо от Джованнино, каким семья располагала, было прислано больше года назад, оно было датировано восьмым января 1943 года. Оно было написано жидковатыми чернилами черно-красного оттенка. На конверте, а также и в начале листа было написано «ПОБЕДИМ!», потому что считалось, что письма проходят штамповку без контроля цензуры, если на них есть такая надпись.

«ПОБЕДИМ!

Россия 8 января 1943, XXI год империи.