Читать книгу - "Закрытие темы - Сергей Носов"

Илья Фомич появился достаточно скоро. Уже вразумлённый. Был он, по всему видно, отходчив, долго зла не держал.

Увидев, что Микитин стоит возле двери, Илья Фомич забеспокоился.

– Подожди… Ты куда?… Ладно, чего?

– Ничего. Прощайте.

– Чего – «ничего»? Ужинать будем…

– Благодарю. Не надо.

– Постой… Да ты что… Ночь на улице.

– Не трогайте. Ухожу.

– Ночь на улице, говорю. Останься.

– Не трогайте меня. Меня ждут.

– Ну, ты это… Ты чего, обиделся? Я печать поставлю.

– Обойдусь.

– Я поставлю, давай, где справка?

– Сказал же, обойдусь.

– Да ты что, в самом деле… Ты не думай, я верю… Я так…

Микитин был уже в сенях.

– Да я тебе верю, ты что?…

Открыл дверь наружу. Поставил ногу за порог, но вторую ещё медлил занести – задумался.

– Подожди ты, постой, куда?… Ну, я, сам какой, видишь, дёрганый… жена слегла, позвоночник, нельзя так… Я тоже…

А ночь была царственная.

– Знаете, Илья Фомич, – обернулся Микитин, – мне как-то безразлично, верите вы мне или не верите. Мне небезразлично мнение тех людей, которым я сам доверяю. А они мне и без ваших справок поверят. Без вашей дурацкой печати.

– Так… тык… нук… чёрт! – Уже на крыльце чертыхнулся директор.

Микитин ушёл. Он ещё остановился, как только за калитку вышел. Остановился и сказал:

– Вот вы… – И замолчал, будто что-то крайне важное сказать хотел. – Вот вы в школе работаете… – Не стал договаривать, махнул рукой и пошёл вдоль забора.

А ночь царственная была, одно слово, августовская ночь, – звёзды, да что звёзды, тех немного, а луна! А луна уже высоко взошла. Круглая, как печать. Только с левой стороны небольшая приплюснутость. Если бы не приплюснутость – полнолуние было бы.

Деревенские спать ложились. Они свои телевизоры повыключали, и редко где свет горел. Побрехивали собаки, стрекотали всякие, кто в траве прячется. Прямокрылые, там, кузнечики. Почтальонова бочка, особыми качествами не выделяясь, лежала себе за канавой и потихоньку ржавела. Луной освещённая АВМ, походя на реликтовое страшилище, возвышалась довольно зловеще над невысоким кустарником; любой бы студент из их института расшифровал бы так АВМ: аналоговая вычислительная машина, а то была автоматизированная витаминная мельница. Микитин проходил мимо, он ступал на вдавленные в землю доски, брошенные сюда против слякоти. Шаги комиссара, ночной покой нарушая на мельнице, глухо отзывались в её металлическом нутре (днём же АВМ безбожно грохотала, и те, кто работал с мешками – в основном бабы, – задыхались от пыли, когда витаминная мука сыпалась из воронки, – они избегали трудиться на этом объекте ввиду несомненной вредности такого труда для здоровья и звали приехать бойцов. Бойцов стройотряда).

Микитин подошёл к дому, которым интересовался завхоз. Отпугивая дурашливых мотыльков, слетевшихся на свет, постучал в окно. Отдёрнулась занавеска, и он увидел лицо женщины, но не успел рассмотреть, занавеска опять задёрнулась. Что-то задвигалось внутри дома, запередвигалось. Отворилась входная дверь, вышел завхоз Быков, позёвывая на луну.

– Ты здесь? – удивился позёвывающий Быков. – Я думал, ушёл.

– Здрасьте, ушёл! Я за тобой.

– Нет, старик, извини, я останусь.

Комиссар Микитин присвистнул: дошло наконец.

– Очень славно.

– А что? Ты думал, наверно, я за этим… за товарным чеком, да?… попёрся? – От Быкова уже водчонкой попахивало. – Хорошего ты мнения обо мне… Нет, старик, я не такой. Старик, ты это…

– Короче, – сказал Микитин, – мне одному или как?

– Да никак. Я ж сказал, как…

– Ну тогда счастливо.

– Нет, конечно… как… если ты хочешь, то почему же… я ей сказать могу, а то, как… что здесь… ты это, на сеновале, да? Она тебя помнит, Ангелина, ты знаешь её, ты у неё покупал это… хлеб… Хочешь, скажу. Сказать?

– А пошёл ты, Быков. – И, развернувшись, он сам пошёл – в обратную сторону.

И все пошли. А пошли вы все – все! – со своими печатями, бабами и луной! Он зашагал быстро-быстро. Птык, птык, птык, – заотзывалось на мельнице.

Витаминная и автоматизированная, мельница эта уже за спиной оставалась, когда он увидел впереди себя будто бы человека. То Илья Фомич до сих пор ещё не убрался. Он стоял на тропинке – возле всё той же калитки, какой-то неуместный такой, необязательный, не от мира, буквально, сего, как обман зрения.

– Ты меня прости, постой. Так нельзя. Я дурак старый. Погорячился. Постой. Я верю. Я…

Микитин прошёл, не задерживаясь. Он выходил на дорогу. Путь предстоял далёкий.

1985