Читать книгу - "Город Брежнев - Шамиль Идиатуллин"

Линейки и дискотеки проходили на площади перед входом в школу; за левым дальним углом площади, если смотреть с крыльца, стояла умывалка, подальше – душ, а за душем ревел салажонок. В смысле, не всегда ревел, а именно сейчас, когда я приковылял ополоснуться и тальком намазаться, пока нет никого.

Салажонок, видимо, руководствовался похожими соображениями. Новая смена только подъехала, все носятся по коридорам с охапками белья, врываются в чужие палаты и орут. А тут место тихое, спокойное – кто ж средь бела дня и добровольно в душ попрется. Можно посидеть и порыдать. Самозабвенно так. С длинным тонким писком.

Салажонок, конечно, был совершенно незнакомый. Мелкий, класса из второго или третьего, кожа белая, стрижка инкубаторская – под машинку, и прямая челка почти до бровей. Светлая рубашка с длинным рукавом, старые школьные штаны, загашенные и в мелком пухе, – ну, это понятно, из плацкарта чистым не выберешься, даже если на пять минут присел, а пацан почти сутки ехал. Доехал, осмотрелся: место незнакомое, школа старая, все раздраженные, бегают туда-сюда и прикрикивают. А мама далеко. Ну и пошел рыдать. Все логично.

– Первый раз из дома уехал? – спросил я.

Салажонок вздрогнул, перестал скулить и отвернулся, вытирая глаза. Я деловито объяснил:

– Первый раз всегда тяжело. Мне вон шесть лет было, когда в лагерь услали. Ревел дня два. А потом вспомнить не мог, чего ревел. А там лагерь так себе был, не то что этот.

Салажонок вскинул мокрые глаза, хотел спросить, а что этот, но не решился. Я сказал:

– Здесь свобода. И купаемся, считай, каждый день. И вожатые нормальные – ну, у вас точно нормальные. Соревнования всякие, дискотеки, экскурсии.

Лицо у салажонка опять скривилось. Я сообразил, что дискотеки с соревнованиями не слишком его увлекают, возраст не тот, и поспешно добавил:

– Там автомат можно потрогать, настоящий, и пулемет. И еще в подземельях полазить, где партизаны были. Это в Аджимушкае, в Керчи. Настоящие такие пещеры, там темно всегда и куча ходов, лабиринт прямо. Так что от своих не отставай, не выйдешь никогда. Ну или партизаном станешь. Еще на Малую Землю возят, в Новороссийске. Знаешь Малую Землю?

Салажонок мотнул головой.

– Эх ты, а еще в Брежневе живешь. Там Брежнев воевал. Не город, в смысле, а Леонид Ильич, в честь которого нас назвали. Знаешь, кто такой Брежнев был?

Салажонок подумал и нерешительно сказал, глядя в землю:

– Как Андропов?

– Н-ну… да, – согласился я, сообразил, что разговор уходит в дурацкую сторону, и тут вспомнил: – Во, а ты пепси-колу пил когда-нибудь?

Салажонок мотнул головой, но явно заинтересовался – слышал, конечно, про пепси-колу-то, кто ж не слышал.

– Она в Новороссийске продается, это где Малая Земля. Так что деньги до экскурсии не трать, туда бери. Мамка денег дала?

Салажонок настороженно уставился на меня и сделал движение, чтобы бежать.

Я хмыкнул и сказал:

– Молодец. Короче, деньги прячь, за территорию не выходи, обижать себя не давай, если что, мне жалуйся. Меня тут все знают. И не вздумай тонуть, башку оторву.

Салажонок нерешительно улыбнулся. Ну и отлично.

– Плавать умеешь? Вот и научишься заодно. Сейчас учиться начинай – морду вон вымой, пусть к воде привыкает. Это умывалка, вода теплая, не боись. Сполоснулся? Все, чеши к своим, там, наверное, тебя потеряли уже.

Салажонок вытерся рукавом и стоял, глядя на меня.

– Ну чего ты?

– А тебя как зовут?

Ну здрасте. Еще с салажатами я не знакомился официально.

– Артур меня зовут. Третий отряд.

– А меня Ренат Рахматуллин. Я в шестом. А ты из какого комплекса?

Во дает, подумал я и серьезно ответил:

– Из семнадцатого.

– А я из сорок третьего, – чуть расстроенно сказал салажонок. – Но это сейчас переехал, а вообще-то, из двадцать восьмого, мы в «Китайской стене» жили.

– Ну и молодцы. Зато теперь почти соседи, считай. Давай, Ренат, скачи.

Салажонок заулыбался и ускакал.

А я погладил себя по голове и пошел в душ. Нараскоряку, как привык уже.

Душ был раздельный, на шесть рожков, по три с каждой стороны, и сделан очень просто: каркас из железных швеллеров, к нему приварены жестяные стенки, толсто покрытые голубой масляной краской. Особенно густо краска легла по углам – наверное, чтобы прикрыть дырки от небрежной сварки. Но дырок было много, к тому же краска при желании отковыривалась. А желание было, кто бы сомневался. Кто сомневался, мог просто посидеть полчасика в мужской раздевалке – сомнения сразу отпали бы. В угол, к которому была приварена смежная с женским отделением стенка, налепливалась, как пчелиные соты, гирлянда пацанов, беззвучно воюющих за доступ к дырочке на ту сторону. Долгой беззвучности, конечно, не получалось – либо подсекальщики начинали ругаться, либо кто-нибудь, не удержавшись, срывался с нижнего швеллера и гулко влетал в стенку плечом или коленом. Девки тут же поднимали визг, а пацаны разбегались от греха. Хотя настоящей опасности не было: подсекальщиков застучали всего раз, в самом начале первой смены, – корявая дура Майка из второго побежала ябедничать воспиталкам. Ее девки же за это и зачморили. Дырки замазали еще парой слоев краски, которая воняла дольше, чем выполняла маскирующую задачу. Именно тогда у баб из старших отрядов и появился ритуал отвешивать пенделя салажатам со следами голубой краски на лбу или на плече.