Читать книгу - "Шаутбенахт - Леонид Гиршович"

И разговор продолжается, продолжается, только с нас покамест довольно, мы еще сегодня этих разговоров наслушаемся. Не угодно ли для разнообразия немножечко мертвой натуры: свежей птицы, парной рыбы, перепелок и куралеток, пустопорожних пит — словом, немножко снедерса. Намечаемые Теней к предстоящему обеду кушанья суть мясной бульон с добавлением туда двух чайных ложечек куриного концентрата «Osem» (следите за рекламой) и к нему горячий лапшенник (зэ тов, зэ «Osem»[10]), на второе — мясо из бульона, обжаренное в бяйце[11], и на гарнир вермишель (зэ тов, зэ «Osem») с двумя видами салатов: салатом «майонез», вторым составляющим которого являлись макаронные кохавчики[12](нам звезды Osema сияли), и салатом «хацилим»[13], покупным, на третье же — нет, никто не угадает, что на третье, пирог был уже умят Геней более чем наполовину, и подавать его не имело смысла, а посему на третье — сюрприз…

«Если б она взяла к себе ребенка, я бы отправила их сюда», — разговаривала сама с собой Геня, все еще лелея в мыслях несостоявшееся. Черта, присущая многим. Она стояла в Пашкиной комнате, машинально выковыривая ногтем большого пальца ноги пластмассовый глаз какому-то зверю. «Здесь бы лежал „Плейбой“, здесь они — на диванчике, кругом детские игрушки».

— Пашка! Иди сюда, где ты? — Ей кое-что пришло в голову.

Пашка уже вернулся и, снявши сапожки, слонялся по дому в одних носках — сползшие с пяток, они напоминали утконосую обувь времен Варфоломеевской ночи.

— Эй, парень, — сказала Геня, что одно уже служило для Пашки хорошим знаком. Желая еще дополнительно подольститься к ней и одновременно оправдать эту благорасположенность, он сказал:

— Мама, Арик роца латэт ли цукария, аваль ло лакахти[14].

Это была неправда. В действительности Арик, зная, что его соседу запрещают есть конфеты, за спиной у матери предлагал ему их с тем, чтобы, едва Пашка протянет руку, сожрать все самому. Это повторялось из раза в раз, но Пашкина доверчивость, казалось, не знала границ.

— Ну, хорошо, молодец. А скажи мне, Пашка-какашка, ты очень хочешь конфету?

Наученный горьким опытом, Пашка молчал. Тогда Геня вышла на кухню и вернулась оттуда с тремя запечатанными целлулоидными пакетиками — в одном помесь желе с помадкой, в другом цукаты в шоколаде и в третьем «резиновый» мармелад («гумми-яин»), который Геня любила.

— Слышишь, Пашка, если хочешь, то все это можешь съесть. Один.

Пашка молчал, напряженно размышляя, зачем матери понадобилось его обманывать. В том, что она лишь дразнится, сомнений быть не могло — он скорее был готов поверить Арьке, что тот рано или поздно даст ему конфету, нежели матери.

— Но при условии, — продолжала Геня, — если будешь человеком. У нас сегодня гости. Когда я скажу, чтобы ты шел к себе, — чтобы немедленно убирался, без капризов. Но слушай внимательно, пойдешь в нашу с папой комнату, понял? Там будешь сидеть и там будешь есть конфеты, сколько влезет. Хоть все. Договорились?

Надо сказать, что маленькие дети в запретах видят лишь доказательство того, что родителям своим они небезразличны, и потому любое наказание, совершенное отеческой рукой, предпочтут словам: можешь делать, что хочешь. Когда же вдруг без всякой видимой причины — ранее данного слова и т. п. — запрет снимается, то ребенок пугается. Именно это и произошло с Пашкой. В страхе, что мама уже больше не мама, что его комната уже больше не его комната, он разревелся. Геня растерялась. Сознавая всю нравственную слабость своей позиции, она схватила сына и стала его зацеловывать, обещая три главных блаженства в жизни: театрон[15], ролики и капитанскую форму на Пурим. Эту бурную сцену прервала соседка, у которой кончилась какая-то крупа. Геня «отложила» умиротворенного Пашку в сторону и полезла в свой лабаз.

— Столько тебе хватит? — спросила она, доставая синий жестяной параллелепипед, разрисованный чем-то аленьким, по четырем сторонам было написано «ВДНХ».

— Спасибо, более не менее, — сказала соседка, забирая банку.

— Погоди, Вика, я о чем-то хотела тебя попросить… — Геня сосредоточила брови на переносье. — Да, ты не могла бы одолжить мне на сегодня свой «Плейбой»?

— Я уже дала его в восемнадцатую квартиру, — ответила Вика.

— Ага. Ну, ладно, схожу к ним.

Когда дверь закрылась, Геня весело крикнула:

— Пашка!

— Что, какашка? — откликнулся Пашка. Он уже совсем успокоился, и будущее представлялось ему в самых розовых тонах.

Шварца звали Кварц. Все же (!) формирующее — или деформирующее — влияние имени на личность нам неизвестно. Вопрос: что представляли бы собою пунктирно обозначенные как возможные кандидаты в Шварцы — Шмулик, Саша и Персей — первый прячется от дворовой ватаги, другой — участник математической олимпиады, ну, а третий… велел подать себе крылатые сандалии, — вопрос этот — гносеологический родственник (младший брат) величайшему вопросу современности: что бы было, если б был жив Ленин? Кварц же Шварц еще в детстве представлял собою мальчика, таки да умеющего за себя постоять. Когда твое имя рифмуется с фамилией, а в придачу от природы ты еще получил крепкую грудь и крепкий лоб с выпуклыми висками, то умение «таки да постоять» вырабатывается организмом едва ли не как род фермента. Впоследствии это приводит к одной замечательной штуке — к отождествлению себя со своим телом. Нередко лицо «таки да умеющее» смешивают с лицом, которое «нигде не пропадет». Это заблуждение. Случается, что его разделяют даже лица первой названной категории, к примеру Шварц. Тогда они пускаются во всевозможные предприятия, проявляют чудеса энергичности, однако…

Как заводной автомобильчик, носился автомобиль старателя Шварца по Израилю, но, увы, все напрасно. Не цеплялись обездоленные вдовы с плачем за его бамперы, не слали вослед ему проклятий разоренные седые халуцы[16], и даже скопления русалок в речке-раматгайке не наблюдалось… Хотя — вот опять, проезжая Рамат-Ган, по дороге домой, Шварц сбил одну тремпистку[17]— разумеется, с пути истинного. Грехопадение было назначено на вечер; сбитая проявила исключительное понимание «легкого иврита», на котором устами Шварца делал ей предложения сатана. На радостях Шварц, забежавший на минутку в кафе за сигаретами, решил позвонить Гене. При звуке телефона Геня — процитируем классика — покрутила вытянутыми губами, как рыльцем: