Читать книгу - "Одинокому везде пустыня - Вацлав Михальский"

Озерцо в песчаном карьере рядом с лагерем было неглубокое, вода в нем стояла прозрачная и настолько теплая, что даже сейчас, в сентябре, вились над ее зеркально сияющей на солнце гладью мушки. Шли первые дни бабьего лета, нежное тепло послеполуденного солнца прогрело воздух настолько, что захотелось искупаться, для этого и пришли сюда Адам с Сашенькой.

- Я тебя стесняюсь,- сказала Сашенька,- давай сначала искупаюсь я, а ты посторожи в лесу на дорожке. А потом я посторожу.

На том и порешили.

Воды в озерце было чуть выше пояса, но Сашенька умудрилась даже поплавать, крупитчатый песок на дне приятно щекотал ступни ног, сердце замирало от радости, и хотелось крикнуть что-то ликующее, что-то громкое-громкое, чтобы услышали далеко-далеко, чтобы мама в своей дворницкой тоже услышала и поняла, как сладостно ее дочке, как она, мама, оказывается, была права, когда говорила, что на фронте ей кто-нибудь встретится… Боже мой, откуда мама все знает? Все предугадывает… Сашенька присела так, что вода дошла ей до подбородка, и прошептала над зеркальной гладью:

- Мамочка, его зовут Адам, как первого человека! Ты слышишь меня, мамочка?

Где-то в степи глухо рвануло, раз, другой.

Сашенька растерлась на бережку, быстро оделась в чистое, которое она только что надела в своем грузовичке, натянула юбку, гимнастерку, обула сапоги и вышла на дорожку к лесу. В степи опять рвануло.

- Не дают им наши ястребки долетать до города, вот они и сбрасывают бомбы куда придется,- сказал поджидавший ее на дорожке Адам.- Ну, теперь моя очередь? Я моментально.

Он разделся и с разбегу плюхнулся в озерцо, брызги полетели в разные стороны веселым солнечным фейерверком. Адам фыркал, рычал, радостно вскрикивал, то есть не сдерживал себя в отличие от Сашеньки. Ему действительно хватило десяти минут на все купание.

Когда они возвращались в расположение части, на лесной дорожке им преградил путь сам К. К. Грищук, а за ним и все шестеро хирургов, тащивших какие-то узлы в плащ-палатках и простынях.

- Через левое плечо, кру-гом! - скомандовал Адаму и Сашеньке Грищук.- На празднование дня рождения шагом марш!

Такой вот сюрприз приготовил им начальник госпиталя, не забыл, что Адаму Сигизмундовичу исполнилось сегодня двадцать девять лет.

Молодые хирурги ловко разбили на берегу озерца пятачок для пикника, узлы в плащ-палатках и простынях превратились в скатерть-самобранку, уставленную выпивкой и закуской.

- А для вас, барышня,- обратился к Сашеньке Грищук,- мы спиртик специально разбавили сиропом вишневого варенья и охладили. Так что пейте, не сомневайтесь!

- Я не пью.

- Все не пьют. А по граммулечке можно. Дело, Богу угодное. Родная мать, и та вас за это не осудит.

- Я не пью! - продолжала упорствовать Сашенька.- Я ни разу в жизни не пила. Я…

- Да ты и не пей, деточка,- наливая Сашеньке четверть граненого стакана подкрашенного вишневым сиропом медицинского спирта, увещевал ее, как маленькую, К. К. Грищук.- Пригубь, а там оно само пойдет… Итак, товарищи,- приосанившись и переходя на серьезный тон, продолжал Константин Константинович,- сегодня нашему главному хирургу, нашему уважаемому Адаму Сигис… Сигизмундовичу, исполнилось двадцать девять лет, еще годок - и стукнет тридцать, а там уж, как говорится, поедет он с ярмарки. А пока молодой, давайте за него выпьем!

Все сдвинули стаканы со спиртом, все были молодые, лихие, пили неразведенный, все были согласны с Грищуком, что после тридцати начинается старость. Сашенька не хотела, а взяла в руку свой стакан, под призывными взглядами всех поднесла его к общему кругу, стала чокаться со всеми подряд, и стакан плясал в ее дрожащей руке.

- Прошу, выпей за меня,- чуть слышно сказал Адам, но это прозвучало для нее как приказ, которого нельзя ослушаться, и вдруг чертики кувыркнулись в ее карих сияющих глазах, она звучно ударила своим стаканом о стакан Адама и, зажмурившись, выпила до дна все содержимое, как яд, с отвагой человека, готового распрощаться с жизнью. Вишневого сиропа была в том спирте едва ли десятая доля, так что Сашенька задохнулась и искры полетели у нее перед глазами.

- Воды! Воды! - закричал Адам.

Она запила водой, удушье чуть отступило, но горло казалось ободранным и больно саднило, как при ангине.

- С боевым крещением, солнышко! - ободряюще улыбнулся ей Грищук, его луженую глотку спирт не брал.

"Боже мой, я же клялась маме не пить! Я же клялась…" - пыталась казнить себя Сашенька, но с каждой минутой ей становилось все лучше, все веселее, и скоро она хохотала вместе со всеми и страшно обрадовалась, когда Грищук вдруг запел хрипловатым баритоном, и все ребята, включая Адама, дружно подхватили:

В маленькой светелке

Огонек горит.

Молодая пряха

У окна сидит.

Молода, красива,

Карие глаза,

По плечам развита

Русая коса.

Мужчины пели и смотрели на Сашеньку с обожанием и хмельной нежностью, которую еще называют телячьей. Саша молчала, все подумали, что она, наверное, безголосая. Потом они пели "Распрягайте, хлопцы, коней", потом "Хасбулат удалой, бедна сакля твоя", а Сашенька все молчала, щеки ее горели румянцем, и деревья, и лица, и небо плыли перед глазами. Так смешно, так радостно!

- Саша, давай, не стесняйся, давай, как можешь, мы все здесь не Шаляпины, подхватывай! - настойчиво попросил ее Константин Константинович.

- Я в хоре не могу,- вдруг сказала Саша.- Можно соло?

Все хоть и были уже под хмельком, но вмиг смолкли от неожиданности ее предложения.

- Да-давай,- почти шепотом сказал Константин Константинович,- конечно…

Адам смотрел на нее, что называется, во все глаза, во все свои эмалево-синие, необыкновенные, с легкой раскосинкой.

Сашенька встала, одернула гимнастерку, сложила на груди руки, взяла паузу и запела:

Средь шумного бала, случайно,

В тревоге мирской суеты,

Тебя я увидел, но тайна

Твои покрывала черты.

Лишь очи печально глядели,

А голос так дивно звучал,

Как звон отдаленной свирели,