Читать книгу - "Старые черти - Кингсли Эмис"

— Все-таки согласись, что он довольно хорош собой, — беспристрастно сказала Гвен. — Ну по крайней мере был.

— О да, недурен, если тебе нравятся такие смазливые типы. — Голос Софи сохранил резкие интонации родного Гарристона и отлично подходил для ничего не выражающих фраз. — А она, конечно, очень мила.

— Имей в виду, Алун — старый жулик.

— Прости?

— Школьный друг Бридана, как же! Да, они действительно учились в одной школе, но между ними три года разницы. Алун его тогда и знать не знал. Потому как если они общались, то, значит, Бридана интересовали мальчики на три года младше, а хотя я много чего о нем слышала, о таком никогда не говорили. Спроси Мюриэль. Она тебе скажет, что Питер и Алун — ровесники, учились в одном классе, а Питер вообще не помнит Бридана по школе.

— Понятно.

— Питер утверждает, что эта история с «Алуном» — сплошная выдумка. В школе его всегда звали «Аланом», на английский манер. Это было еще до того, как он стал профессиональным валлийцем.

Среди немногих тем, интересующих Софи, не значились ни Уэльс, ни пресловутая «валлийскость».

— Да? — произнесла она равнодушным тоном, который остановил бы любого человека, не обладающего прилипчивостью Гвен.

— Он вернулся после войны, повидав большой мир, и обнаружил, что у валлийцев есть преимущества.

— Ради Бога, Гвен, скажи какие, я передам моему благоверному, — прогремел веселый голос Мюриэль Томас. Она подошла к приятельницам с новой открытой бутылкой «Соаве», на сей раз литровой, и наполнила стакан Гвен. — Для него быть валлийцем — все равно что носить каинову печать.

— Если честно, Мюриэль, я имела в виду, что Бридан из кожи лез, чтобы понравиться англичанам. Но вообще-то мы говорили об Алуне.

— О Господи, неужели? Боюсь, среди присутствующих есть человек саксонского происхождения, который устоял перед обаянием и Бридана, и Алуна. Все-все, молчу, я ведь только гостья в вашей стране.

— Дорогая, ты одна из нас, — возразила Софи.

Чистая правда — в том смысле, что, несмотря на всю свою часто провозглашаемую «английскость», худощавая, темноволосая и темноглазая Мюриэль вполне соответствовала самому распространенному среди валлийцев типу внешности, о чем часто упоминали, особенно в Уэльсе. Мюриэль сделала вид, будто не заметила колкости. Сдержав язвительный ответ, который так и рвался с языка, она сказала:

— На самом деле я вовсе не собиралась обсуждать великого Алуна; моя цель — собрать добровольцев, чтобы спасти бедняжку Ангарад. Великолепная Дороти взяла ее в плен.

Через пару минут троица осторожно направилась в другой конец комнаты. Чувствовалось, что уровень загрязнения воздуха в гостиной стал еще выше. Выпивали в компании по-разному, но курили практически все, и теперь дым от зажженных сигарет смешивался с дымом трех-четырех непотушенных окурков в пепельницах. На полу валялись пустые или забытые кем-то сигаретные пачки и обрывки упаковочной пленки.

На ковре перед включенным газовым камином — большим и элегантным устройством с углями, похожими на настоящие, — сидела Дороти Морган, которая заявилась к Софи без десяти одиннадцать. Рядом с ней стояла полупустая литровая бутыль калифорнийского «Пино шардонне», в переполненной стеклянной пепельнице тлели два окурка. Действительно, Дороти что-то вполголоса рассказывала Ангарад Памфри. Та сидела в кожаном кресле, и ей приходилось наклоняться, чтобы расслышать собеседницу.

Ангарад не страдала глухотой, по крайней мере не больше других, и почти не пила. Внешне она сильно отличалась от остальных женщин — выглядела старухой, хотя среди собравшихся были и постарше. Отчасти ее старила одежда — Ангарад не носила ярких брючных костюмов, отчасти — некрашеные волосы, но хуже всего смотрелось лицо с поджатым ртом, выступающими острыми скулами и дряблой, изборожденной морщинами кожей вокруг глаз. Болтали, что ее обезобразила болезнь — давным-давно, еще до переезда из Кейпл-Мерерида, однако уже точно после замужества, — но правды никто не знал или не говорил.

Дороти Морган вещала:

— И дело не только в этом, у них совершенно другое мировоззрение, другой взгляд на жизнь.

Аккуратная короткая стрижка и очки в простой черной оправе придавали ей обманчиво умный вид.

— И это заметно по структуре их языка. Вы немного знаете русский? В нем очень много спряжений и окончаний. Например…

Меж тем участники спасательной экспедиции деловито занимали места: Мюриэль села на ручку кресла, Гвен — на стеганый пуфик, а Софи устроилась на ковре. Попутно все поздоровались с Ангарад, спросили, как у нее дела, сказали, что рады ее видеть, и она ответила каждой.

Дороти поднялась на колени и сказала чуть громче, чем раньше:

— Я тут рассказывала Ангарад о русском языке, какой он необычайно сложный по сравнению с валлийским и, конечно, английским. — Она говорила с застывшей полуулыбкой, глядя куда-то вдаль. — Само собой, это вовсе не значит, что они умнее нас, по крайней мере не все…

Дороти всегда бодрствовала — никто не видел ее спящей, и когда бы те, кто ночевал с нею в одном доме, ни спускались к завтраку, она уже сидела за столом, держа в руке сигарету, а зачастую и стакан вина.

— …очень примитивный, потому что они опускают глагол-связку «быть» везде, где только можно. Совсем как индейцы.

Ходили сплетни, будто кто-то слышал, как Дороти рассказывает укладчику ковров об эогиппусах.[9]

Сложный порядок действий при общении с Дороти требовал значительного времени и особого подхода, поэтому когда она, упомянув индейцев, сделала короткую паузу, ни одна из приятельниц не нашлась что сказать. Только Софи успела в последнюю секунду: спросила Дороти о поездке в Ленинград. Та удивилась, но Софи настаивала, и вскоре Дороти с прежним энтузиазмом рассказывала ей о перелете Аэрофлотом.

Под огневым прикрытием Мюриэль Гвен и Ангарад отступили без потерь. Существовало неписаное правило: когда Дороти входила в раж и требовалось, чтобы кто-нибудь пожертвовал собой ради других, этим кем-то всегда была хозяйка дома. Всем доставалось примерно поровну, хотя на нейтральной территории, например, в гостях у самой Дороти, тяжкий жребий чаще всего выпадал на долю Софи. Прочие согласились между собой, правда, не без некоторого смущения, что она вроде бы не очень-то и возражает.

Литровая бутылка «Соаве», которую Мюриэль оставила на столе несколькими минутами раньше, практически опустела. Зато рядом стояла непочатая двухлитровая бутыль с «Орвието», и Мюриэль, зажав сигарету в зубах и сощурив глаза, принялась ее открывать.

— Давненько мы тебя не видали, — обратилась Гвен к Ангарад.

— Правда, я бы и сегодня не пришла, если бы не понесла часы в починку в мастерскую на Хэтчери-роуд. — Голос Ангарад был совсем не старый; более того, услышав его по телефону, служащие коммунального хозяйства и другие незнакомцы порой с нею заигрывали. — Я случайно встретила Шан Смит, она как раз шла сюда.