Читать книгу - "Жора Жирняго - Марина Палей"

На прощание, уже в прихожей, Елисей Армагеддонович спросил своего оксфордского коллегу: а как у вас, мол, на самом-то деле, сэр, в вопросах чаепития принято: чай добавлять в молоко или же молоко в чай? Источники дают весьма противоречивые сведения... Профессор Стоппард как раз надевал свой waterprооf макинтош. Жирнягинский сеттер по кличке Амид принялся было жевать аппетитнейшие шнурки на ботинках гостя...

— В подходе к этому вопросу, сэр, — сказал он Елисею Армаггеддонычу, слегка отстраняя тростью Амида, — в подходе к этом вопросу, позволю заметить, подданные Британской Короны делятся на две расы.

Его рукопожатие было крепким и удобным. Он раскланялся и быстро вышел к поджидавшему его таксомотору.

Две расы... Стало быть, человеков можно делить и по такому признаку... А что уж тут говорить об отношении к средствам (для достижения целей)? Ведь вот почему Елисей Армагеддонович биохимиком стал? Ну, во-первых, не хотел знаться-вожжаться с элитарно-гуманитарной сворой, к которой еще дородясь, собственно говоря, приписан был, — как все равно Петруха Гринев к гвардейскому полку. Однако ж в обоих вариантах воля отцов так или иначе подкорректирована оказалась. В случае с Елисеем Армагеддонычем там еще не просто поступок «пар депи» просматривался, но искренний научный интерес к загадкам своего рода.

Дело в том, что отец его, Армагеддон Никандрович, в свое время получил кличку «Фальшивый Хан-Мандарин», поскольку поговаривали (разумеется, до того, как он в фавориты к питекантропам — спасателям человечества попал), что родился он вовсе и не от графа Жирняго, а вовсе даже от какого-то босяка-разночинца. Ежели это так, то есть, ежели никакой кровной связи между Армагеддоном Никандровичем и Петром Аристарховичем, нет, то... То получается, что подлость Фальшивого Хана-Мандарина (и всех последующих Жирняго) не от Петра Аристарховича в наследство заполучена, а от самого Каина. И тогда дело это, на взгляд автора, получает уж и вовсе кромешный оборот...

Хотя сказывают, что какие-то доказательства именно «ханско-мандаринской» (беспримесной) линии все-таки есть. Ну, например. Будто всем «яблочкам» с жирнягинского генеалогического древа (кроме серафического Елисея Армагеддоныча) за три дня до смерти убиенный царевич Алексей всенепременно являлся. И будто он бойко перечислял все патологоанатомческие, словно по ходу вскрытия, диагнозы очередного «яблочка». А вслед за тем какие-то новые средства здорового образа жизни пропагандировал: то раздельное питание, то полное голодание, то сухоядение, то босохождение, то уриноглотание, то яблочный уксус по доктору Джарвису, то бессолевую диету, то соблюденье постов, то питие дождевых вод апрельских, а то натирки фекальные. И под конец обязательно добавлял:

— Но поздно. Жизни в те от силы на три дня.

И — истаивал в воздухе. Короче, night's candles are burnt out, and jocund day...

И вот, хотя царевич показывался всем «яблочкам» (кроме Е. А.), — это еще не доказательство чистоты ханско-мандаринской линии, потому что выводы здесь могут быть прямо противоположные: 1. да, он преследовал сугубо жирнягинских отпрысков; 2. нет, он изводил всех сразу, до кучи, каиновых.

А не все ли равно? Елисей Армагеддонович, земля ему будет пухом, наплодил, как мы уже отмечали, десять детей. Сие было содеяно им не вследствие любострастия (еще одно отличие от суперфертильных предков), но сугубо по любомудрию. Десять — хорошее число для статистической обработки; правда, не вполне достаточное, зато круглое, подходящее под процентаж. Итак, Елисей Армагеддонович родил: Изабеллу Жирняго, Авдотью Жирняго, Матильду Жирняго, Епифанью Жирняго и Аннабеллу Жирняго; а также: Евстигнея Жирняго, Андромаха Жирняго, Ромуальда Жирняго и однояйцевых близнецов — Эмпедокла и Георгия Жирняго. (Перечисление дано не в хронологическом порядке: просто мы женщин пропустили вперед.)

Елисей Армагеддонович, слуга чистой науки, поставил на своем потомстве, можно сказать, социо-генетический опыт: а ну да один приличный человек выпестуется? Числовая выборка, повторяем, была недостаточная, однако мы же не с менделевским горохом имеем дело, а с человеками — тут и педагогическая коррекция не бессильна (как думал Е. А.). Особенно его заинтересовала парочка однояйцевых близнецов — по имени Эмпедокл и Георгий, родившихся, соответственно, под девятым и десятым нумерами. Как известно, однояйцевые близнецы, полностью дублируя друг друга на уровне ДНК, являются лучшим материалом для социологических опытов. И поэтому одного, а именно Эмпедокла, Е. А. определил в школу с итальянским и немецким уклоном, а Георгия — в школу с французским и английским уклоном — и решил посмотреть, что же, собственно говоря, из этого выйдет.

Однако смотреть на это долго ему не пришлось, так как — Бог дал, Бог и взял — девятилетний Эмпедокл, поспоривший с Георгием на эскимо, утонул, переплывая летом верховье Волги (до Георгия очередь не дошла). Таким образом, отцовский эксперимент сорвался. И тем более его следовало считать сорванным, что Георгий (все восемь прочих Жирняго к этому времени уже прочно втиснулись-водрузились на правильные полки) — Георгий, в свои двадцать два, все еще продолжал пребывать в неком сиренево-черемуховом тумане, нимало не помышляя (на радость отца) сконденсировать-нацедить из этого тумана каких бы то ни было прикладных дивидендов.

Он закончил в те поры отделение классической (а какой же еще) филологии Петрославльского университета и был основательно женат на сокурснице-отличнице, девочке «из хорошей семьи». После университета вышла у него какая-то катавасия с аспирантурой (или не вышло катавасии), и он сразу начал служить (в издательстве, редакции, архивах). Ежели катавасии с аспирантурой не вышло, то он (вместе с супругой) защитился, а служить в издательстве (редакции, архивах, Пушкинском Тереме) взялся потом. Какая разница?

Все студенческие годы Георгий был в меру лоялен, в меру ироничен, в меру оппозиционен, в меру оппортунистичен, в меру речист. Его любили все или почти все, что одно и то же, и в те поры еще никому в голову не пришло бы назвать его Жорой, а кликали его Гошей, Гошкой, Гоги (и даже Гогеном). Но, заметим, никогда — Жоржем, а если почтительно — то всенепременно Джорджем (битломания, стилягомания, англо-америкомания). «Джордж» (джемпер, джем, джига, джаз, джин с тоником), согласитесь, даже звучит поджаро: настоящий джентльмен с волевым подбородком — не в пример бесхарктерному, жабообразному, желеобразному Жоржу — в жабо вокруг жирной шеи и с крошками от буше на вечно жующих устах…

Помимо этого у него было еще одно прозвище — Джордочка, по которому можно легко судить о его тогдашней комплекции. Ежели мы бы стали писать портрет Джорджа (Джордочки) в духе махрового и одновременно словно первозданного «реализма» (истый рай для живущих с нуля), нам следовало бы окружить его репрезентативными предметами его повседневности, а именно: де Соссюром, двадцать-пятой-копией-дневников-белоэмигрантов-на-одну-ночь, романом by Aldous Huxsley «Time must have a Stop», папиным чернильным прибором, Леви-Стросом, портретом дедушки, бронзовым бюстиком Цицерона, портретом другого дедушки, гитарой, пластинкой Поля Робсона, пластинкой Шостаковича, фотографией дедушки-бабушки, фотографией семьи на темной от елок даче, картиной Малевича (подлинник), книжечкой А. А. А. «Четки»... уф, надоело!.. Можно продолжать этот список достаточно долго, но не бесконечно: он ограничен стенами жирнягинского кабинета.