Читать книгу - "Бумажное небо - Валентин Холмогоров"

Седые предания гласят, что люди, населявшие некогда нашу планету, измыслили для себя совершенно иную, непривычную нам модель мироздания. Она была проще и в то же время гораздо сложнее. В их наполненной чудесами вселенной обитали демоны и лешие, ведьмы и оборотни, а каждый камень, каждое дерево в лесу представлялись естественным воплощением незримого духа, обитавшего где-то за границей материального мира. Однако бесстрастное и безжалостное колесо цивилизации в конечном итоге втоптало мифологию в глубокую колею научного мировоззрения, заточив осколки объективной реальности в тесные клетки менделеевской таблицы. Человечество, добровольно променявшее пентаграммы на инстаграмы, не оставило в своей системе ценностей места неизведанному.

И все же волшебство существует, только отныне обитает сов сем не там, где ищут его многочисленные оккультисты и эзотерики. Оно не витает в горних сферах невидимым эфиром, не сосредоточено в философском камне и не скрыто меж пыльных страниц древних гримуаров. Оно течет по проводам. Лицезреть события, происходящие в эту минуту на другом краю Земли, одним движением руки останавливать целые фабрики, погружать во тьму города, поворачивать вспять денежные потоки и менять судьбы людей – это ли не истинная магия нового тысячелетия? «Кто владеет информацией, тот владеет миром», – гласит затертая до дыр цитата, вложенная историками в уста знаменитого банкира и финансиста. И все-таки Ротшильд был прав – но и не прав одновременно. Сегодняшним миром по-настоящему владеет тот, кто способен информацией управлять.

Застоявшийся воздух пропитан приторным антисептиком, точно ворох старой одежды на прилавке провинциального секонд-хенда. Массивная металлическая дверь надежно гасит звуки, превращая реальность по ту сторону двойного стекла, армированного на всякий случай проволочной сеткой, в нелепое немое кино. Единственное окно показывает пыльную автомобильную стоянку под пронзительно-синим небом, свисающий с потолка вентилятор лениво пережевывает густой летний зной.

За столом – двое: толстый коротышка с вечно потеющей лысиной Максу уже знаком, его зовут Натан. Второй обитатель каморки, коренастый темноволосый мужчина в свободной рубашке навыпуск, белизна которой только подчеркивает шоколадный оттенок его обветренной кожи, смотрит оценивающе, с эдаким брезгливым любопытством. Наверное, еще один гость из ШАБАКа[1]. Все-таки местные шотрим[2]выглядят попроще, да и нечего им тут делать, если разобраться.

– Садись, – с легким акцентом произносит по-английски Натан. – Минералки? Чаю?

– Нет, спасибо. – Макс устало опускается на стул, растирает затекшие запястья.

– Я хочу задать тебе несколько вопросов, – поворачивается к нему Натан, на его лысине вспыхивает и гаснет золотистый солнечный блик, – нужно уточнить некоторые детали твоей биографии.

– Могу я связаться со своим адвокатом?

– Это не для протокола. Видишь, я ничего не записываю.

Стол и вправду девственно чист, нет ни листочка бумаги, ни ручки, но Макса не покидает уверенность, что поблизости спрятан диктофон.

– Адвоката, Натан.

Мужчина в белой рубашке неожиданно сотрясает воздух длинной тирадой, густо нафаршированной шипящими и хрипящими согласными. Макс расслабленно откидывается на спинку стула и с безразличием смотрит в потолок, где по-прежнему водят свой бесконечный хоровод пластиковые лопасти вентилятора: смысла прозвучавшей фразы и последовавшего за ней ответа он не понимает, поскольку его словарный запас на иврите ограничивается лишь несколькими скудными идиомами.

– Послушай, не зли меня, парень, – вновь обращается к нему на английском старый знакомый, – пока я еще разговариваю с тобой по-хорошему. Или ты хочешь в Америку? Сейчас все хотят в Америку. Мы можем легко это устроить.

Макс досадливо морщится: в Америку он, конечно, не хочет, даже несмотря на то, что данное чувство никак нельзя назвать взаимным – Америка, вполне вероятно, желает заполучить его. По крайней мере он слышал, что власти этой страны не так давно настойчиво интересовались по линии Интерпола его скромной персоной.

– А может, ты скучаешь по родине? – хитро щурится Натан. – Нет?

На родину тянет еще меньше – там его тоже ждут с нетерпением. И точно не с распростертыми объятиями.

– Так ты собираешься отвечать на вопросы?

– Валяйте, – вздохнув, откликается Макс по-русски.

– Ма зе «валейти́»? – растерянно переспрашивает смуглый, но Натан, кажется, прекрасно понимает без перевода:

– Скажи, когда ты впервые занялся программированием?

Макс усмехается: его собеседник зачем-то и вправду употребил «for the first time», словно речь шла о первом поцелуе или о самой первой, выкуренной тайком от родителей сигарете.

– В тысяча девятьсот восемьдесят восьмом году.

– В восемьдесят восьмом у вас в России были компьютеры? – Натан, кажется, немного удивлен и обескуражен этим ответом.

– У меня не было, – чуть помедлив, словно подбирая слова, произносит Макс и с удовольствием отмечает проступившее на лице визави растерянное выражение.

Чудесная метаморфоза, непостижимым образом превратившая Максима Борисовича Шельта из костлявого тонконогого мальчишки в долговязого и угловатого юношу, страдающего от несовершенства окружающего мира и угревой сыпи, пришлась на тот самый исторический момент, когда трое дряхлых старцев под треск винтовочного салюта один за другим обрели вечный приют у подножия Кремлевской стены, а пришедший им на смену красноречивый агроном, путаясь в ударениях, уверенно покорял сердца домохозяек своим ораторским искусством и по стопам предшественников вроде бы не торопился. В воздухе все отчетливей витал запах перемен, пока еще не набравший силу, едва ощутимый, и потому население огромной страны настороженно принюхивалось, полушепотом обсуждая в курилках, не смахивает ли часом этот принесенный новым руководством дивный аромат свободы на вонь ставропольского деревенского нужника.