Читать книгу - "Девочка, которая зажгла солнце - Ольга Золотова"

все внутри него смешалось, и он был уже не в состоянии различать оттенки своих эмоций. Здесь гнев переплетался в ярком танце с печалью и осознанием; желание высказаться и раскрыть, наконец, свою наполненную гнилью душу противоречило правилу скрытности и терпеливого молчания; восхищение превращалось в жгучую ненависть и обратно… Джек понимал и не понимал одновременно; тонул в зеленой глубине с наслаждением и чувством умиротворения, а затем начинал судорожно барахтаться в ней же, не замечая, как вода темнеет, становясь болотной и грязно-серой. «Я не могу сказать тебе», — извинялся он, пытаясь все же выбрать сторону, с которой легче было бы делать следующий ход. «Не могу, потому что ты не поймешь меня — это слишком сложно, принять на себя проблемы другого человека, вникнуть в их суть и помочь с верным решением. Это ведь никому не нужно. Тебя ждут друзья, семья, жизнь, более красочная и интересная, чем стены моей комнаты, а ты стоишь здесь, напротив отвратительного существа, и пытаешься втолковать ему понятия дружбы и доброты. Ты забываешь иногда, рыжик, что мы давно выросли из того возраста, когда одна подаренная конфета на детской площадке полностью определяла отношение к тебе человека. Теперь не хватает и нескольких лет тесного общения, чтобы хоть немного что-то понять. У всех свои секреты в шкафах, Рэй, такова подростковая жизнь. Ты либо открываешься кому-то, надеясь на отдачу, получаешь временное утешение, а после сталкиваешься с жестоким предательством, и волна невыносимой боли захлестывает мощным потоком, так, что от тоски разрывается сердце и хочется любыми способами успокоить порванную душу. Или же упорно молчишь, копишь в себе, становясь при этом сильнее, обрастая изнутри прочной корой, заглянуть через которую потом будет никому не под силу. Именно к такому типу я и отношусь, рыжик, так что уходи отсюда, пока эта дружба не переросла в привязанность. Я разобью твое детское сердце с такой же легкостью, как ты только что раскрошила мою печенюшку — и собрать обратно будет невозможно, потому как боль окажется самой мучительной и гадкой, а на моем лице не дрогнет ни один мускул в знак раскаяния или сочувствия».

— Я же сказал, мне не нужна помощь. У меня все в порядке, ясно? Неужели по мне не скажешь? Или по-твоему все должно быть просто идеально, таким же, как каждый момент твоей жизни? Ну уж извини, если у меня не получается соответствовать надуманным кем-то стандартам. Если тебе казалось, что в свободное от учебы время я буду петь песни в широко раскрытое окно, заниматься искусством, общаться с хорошими людьми в уютных кофейнях, а по вечерам печь круассаны или готовить пиццу — могу тебя разочаровать! Думала, депрессия у бедного Джека будет похожа на прекрасные кадры из фильмов о подростковой любви, где они только и успевают, что грустить и плакаться друг другу о своих проблемах? Как видишь, я не сижу на подоконнике с серой миной и слезами отчаяния на глазах, не бросаю дрожащей рукой в горячий какао воздушный зефир, не убиваю время за прочтением успокаивающих книг и не строю из себя всеми забытого больного идиота. Да, я болен, внутри меня сидит какая-то зараза; поглощает все мое существо изнутри, а я не могу выгнать его, не могу обрести над мыслями и телом контроль. Дай угадаю: когда ты только вошла ко мне, то, наверное, подумала, какой я прожорливый и неаккуратный. Но дело куда проще и сложнее одновременно — ОН не принимает жертв. ЕМУ не нравятся эклеры, шоколадные торты и жевательные апельсиновые конфеты, ОН не терпит молока и бананов, не желает брать даже это чертово печенье… ЕМУ ничего не нужно, и я не знаю, как с НИМ бороться, потому что средства закончились… Вот скажи, ты бы согласилась на банку клубничного джема? Или на пряники? Кто вообще может устоять перед свежими рассыпчатыми мятными сладостями?

Рэйчел тихо выдохнула и осторожно присела рядом с бьющимся в истерике парнем, ободряюще сжимая его плечо пальчиками. Брюнет опять готов был разорваться между собственными эмоциями: одни твердили, что она ничего не понимает, ее здесь быть не должно, и все это — представление, как будто открыв миру свое милое сочувствующее личико, она обеспечит себе пожизненное алиби в раю. А другие тихо шептали, отмечая, как повеяло свежестью и чем-то теплым от этого мягкого прикосновения, как бы невзначай вызывая воспоминания и ароматы того самого упущенного в мечтах мака и травяного чая, летнего ветра и пшеничных колосьев с медом. Призывали забыться, поддаться подступающим с каждой секундой чувствам и в конце концов отступить, чтобы потом почувствовать невероятное облегчение внутри.

На удивление, первые мысли оказались куда навязчивее. Видимо, они просто громче кричали.

Она смеется над тобой, Джеки, и мы оба знаем, что будет после того, как эта особа покинет тебя. Вернется домой с гадким опустошением внутри, подумает про себя: «Насколько у него ужасная жизнь. Нет, действительно, это просто кошмар — и я ничем не смогла ему помочь. Самое время чем-нибудь перекусить и посмотреть грустные сериалы про брошенных и всеми не понятых подростков-одиночек без любви, семьи и друзей». Она нальет себе кофе — да, самый обычный кофе (не все же в этом несчастном мире обязано быть прекрасным и живописным). Без сливок, сахара или посыпки из конфетти сверху. Будет есть мандарины, пялясь в мерцающий экран и радуясь собственной удаче. Только так, потому что для нее ты — всего лишь наглядный пример, до которого ни в коем случае нельзя опускаться. И сейчас она сидит около тебя, такая несчастная и рвущаяся помочь, но подумай еще раз: нужна ли тебе эта помощь? А жалость? Что вообще тебе от нее нужно?

«Ничего», — сглотнул парень и небрежно мотнул шеей, желая избавиться от ставшего неприятным прикосновения, перестать чувствовать странную и гложущую изнутри вину, не содрогаться от тепла детских пальцев. Но Рэйчел это ничуть не смутило, она только отодвинулась на небольшое расстояние и продолжила по-прежнему тихим и успокаивающим голосом:

— Это глупости, Джек. Нельзя решать проблемы так, как это делаешь ты. ОН не уйдет даже за банку самого тягучего и свежего шоколада из самой Франции, откажется от лучшего рожка сливочного мороженого во всем Бостоне и будет мучать тебя до тех пор, пока ты ему не запретишь. Эти жалкие попытки заглушить боль чем-то посторонним, вытеснить ее и забыться за беспорядочным поеданием пищи ни к чему не приведут; ОНО на время тебя оставит, но лишь потому, что боль разрывающегося желудка заставит ЕГО умолкнуть