Читать книгу - "Родной дом - Нина Александровна Емельянова"

и воображаемый, соединились, слились вместе, и у Витьки стало радостно на душе от всего хорошего, что непременно ждет впереди, раз уж случилось самое хорошее: дядя Алексей приехал!

Витьке хотелось, чтобы все скорее сели за стол: утром мать напекла калачей, шанег, вкусных пирогов и зажарила поросенка. Дожидаясь отца, Витька думал: вот как они будут угощать гостей! Но ждать пришлось долго, хотя отец уехал еще вчера днем. От пристани до Кедровки шестьдесят километров; с попутной машиной можно было доехать за три часа, и так и ездили обычно, но на лошадях по размокшей дороге быстро не поедешь!

Как ни стремился Виктор сесть скорее за стол, он помнил, что сестра Катя сегодня топила баню, и, зная порядок, сказал:

— Дядя Алексей, вы сначала в баню пойдете. Можно, я пойду с вами?

И семилетний Федя повторил утвердительно:

— Дядя Алексей, и я тоже с вами!

— Сначала отведешь лошадей на конюшню, — сказал Виктору отец. — Поедешь мимо кузницы, скажешь дяде Лаврентию, что ремень к пилораме я привез.

Витька моментально сообразил: чем скорее все. это сделаешь, тем скорее вернешься! И, не говоря ни слова, он выскочил на улицу, забрался на коренника, а пристяжную повел в поводу. Телегу отец велел оставить во дворе. Возвратившись с конюшни, Витька, на бегу скидывая рубашонку, кинулся в баню. Вот удача! Он успел вовремя!

После бани, за столом, Витька торжественно уселся между гостями: невозможно было, чтобы в день встречи отца с дядей он мог пропустить, о чем будут говорить взрослые! Напротив, широко открыв голубые глаза и уставившись ими на дядю, совершенно неподвижно, даже не моргая, сидел Федюшка.

Что и говорить, и в избе, и особенно за столом было все, как в самый большой праздник. Светлели чисто выскобленные полы, голубела подбеленная мамкой печь. Правда, на печке, как и всегда, лежали валенки — мамка их не убирала до зимы. На стене висела лампа с черным ободком на стекле: всегда этот фитиль коптит! Не вымыла Катька стекла. Но это все ничего! Главное, что на столе, накрытом новой клеенкой, столько наставлено тарелок и с пирогами, и с шаньгами, и с пшеничным хлебом, с жареной рыбой и рисовой кашей, с розовым свиным салом и румяными кусками зажаренного поросенка!

«Вот это да-а!» — подумал Витька.

Уже свечерело, но было еще совсем светло, и за геранями в окнах виднелось высокое голубое небо без единого облачка.

— Ну, гости дорогие, кушайте наше деревенское угощение, — сказала мать, и как-то само-собой получилось, что Витька подождал протянуть руку к пирогу, пока тетя Лиза не положила кусок себе на тарелку.

Маленький Андрейка в новой рубашонке, перебираясь около лавки, приблизился к отцу, потом оторвался от опоры и заковылял к нему улыбаясь.

— Эх ты, бесштанная сила! — с превосходством старшего сказал Витька.

Отец присел на корточки, взял Андрейку за руки и притянул к себе:

— Вот это, Алеша, самое дорогое на свете, из-за чего хочется жить дольше! — Передал Андрейку Кате и сам сел за стол.

Тут и начался разговор.

— Смотри ты, как подрастают ребята! — сказал дядя Алексей, с удовольствием оглядывая лица всей семьи, собравшейся за столом. — Сколько лет было Виктору, когда мы приезжали к вам после войны?

— Мне было всего шесть лет, дядя Алексей, но я ваш приезд очень хорошо помню, — подробной, полной фразой ответил Витька.

— Ты не мог этого помнить, сынок, — сказал отец, — это ты по рассказам матери знаешь.

Нет, Витька прекрасно все помнил: посиневшее окно, сплошь заплетенное белыми морозными узорами, мать в новом розовом полушалке, дядю Алексея в кителе с золотыми погонами… Он надевает Витьке на голову новую шапку с ушами, надвинул на самые глаза. Витька хватается за шапку и чувствует под рукой мягкий ее, густой мех… Как тепло было в этой шапке на улице!

— А я на самом деле помню! — воскликнул Витька. — И шапку, какую вы мне подарили, и как я в ней забрался на крышу сарая. И вы, дядя Алексей, за мной полезли.

— А ведь в самом деле, так оно и было! — с веселым удивлением развел руками дядя. — Я еще подумал тогда, как бы ты не свалился.

— Ну, ведь это же было зимой и, хотя я был еще малыш, — звонко и снисходительно к тому «малолетку», которым он тогда был, сказал Витька, — лишь свалился бы в снег, только и всего.

— Вот как ты рассуждаешь? Сколько же тебе лет сейчас?

— Мне уже двенадцать, тринадцатый.

— Да, — сказал отец, — с тех пор как ты был у нас прошло семь лет, и каких трудных лет! Пришли с фронта — поля наши запущены, не знаешь, за что и браться.

— Рады бы были не запускать, да сил не хватило, — добавила мать.

— Хватило, Настя, очень даже хватило: не только солдатским, но и вашим женским трудом мы войну выиграли, — сказал дядя Алексей. — Ведь вы нам крепкий тыл обеспечили.

Это-то Витька знал: и в школе им говорили не раз, и сам он читал о женщинах, которые героически работали в тылу, заменяя ушедших на фронт мужей. Но ему и в голову не приходило, что работа его матери дома и в полe и есть тот самый труд. Казалось, что мать занята таким обыкновенным делом, а герои ведь делают необыкновенное. Так считали все они, деревенские парнишки, и, когда собирались играть в войну, главным были сражения и битвы на передовой, тыл в этих играх никогда не участвовал.

Мать посмотрела на отца, на детей, на дядю и тетю Лизу:.

— Ну, когда Григорий пришел, с ним я никакой работы не боялась. Муж — живой, здоровый, счастье-то какое! А в войну-то как жили…

И мать заговорила о том, как, оставшись одна, бралась за любую работу, лишь бы детей прокормить. Старшенькому, Васятке, в ту пору минуло семь лет, Кате — пять; Витька родился зимой, когда Григория проводили на войну. В дальнем их районе во время войны вывозить хлеб не поспевали, и в Кедровке и в других деревнях занимали под зерно клуб, школу, почту, целые дома. Этот хлеб и надо было стеречь… Вот мать и ходила ночами к школе сторожить зерно.

— Да, — продолжала она, — ночь-то стоишь, так тебя в сон клонит, только и/думаешь, как бы невзначай не сесть — заснешь как убитая. Это ведь после дня работы! Ходишь, всматриваешься и вдруг увидишь: стоит перед тобой человек, мужчина большой в тулупе. Вся замрешь, а это блазнит тебе с усталости, это на ходу приснилось. Отмахнешься — нет никого: угол забора