Читать книгу - "Наблюдатели - Евгения Владимировна Басова"

от времени собирались гости, так вот они говорили много и непонятно. Игорь должен был тихо лежать на втором этаже. «Спи, говорю!» – приказывал отец, стоя на лесенке, голова в проёме, – и спускался вниз. А там двигались табуреты и ящики, заменявшие табуреты, гремела посуда – он слушал: вот кастрюля, вот бутылка, стекло. И главное, там перебивали друг друга и вскрикивали, чем дальше, тем громче; мелькали слова, за которые папа мазал ему губы горчицей. Рано или поздно кто-нибудь начинал плакать – сперва в голосе слышались слёзы, и человек торопился досказать начатое, пока они не победили его. Но вот у него больше не остаётся слов и он только рычит, или слышны громкие тонкие всхлипы, или вдруг вылетает в тоске ступенчатое «гы-гы». Тишина, и в ней бьётся только один голос. Но вот возникают ещё голоса и заглушают, прячут за собой плач, как будто встают в плотный круг, чтоб скрыть в середине товарища, сделавшего что-то постыдное.

Игорь под хоровод голосов описался на втором этаже и не сразу заметил, а когда заметил, наверно, сразу уснул. Проснулся, кажется, сразу же – оттого, что папа тряс его, повторяя: «Ну ты зассыха!» И оказалось, что уже пора в детский сад. Игорь в тот раз одевался не быстро, шнурки просовывались не в те дырочки, папа понукал и понукал его, и Игорь в страхе пытался понять, этот голос рыдал вчера или нет. Или он заслонял, закрывал собой вместе с голосами-товарищами чей-то ещё голос?

В садике Нравственное Воспитание тоже говорила и говорила, как будто стараясь закрасить своим голосом те голоса, что засели у Игоря в голове. Даже за обедом она не умолкала, хотя сама же учила с ними стихи: «Когда я ем, я глух и нем!» – и все должны были повторять за ней хором. Игорь не думал раньше, для чего людям стихи, и не знал, что, когда ешь, можно разговаривать. Папка же стукнуть может, вот Игорь и привык, что нельзя. Но сама Наталья Матвеевна не умолкала, её голос требовательно звучал над столиками, над головами:

– Дети, что мы сейчас едим?

Кто-нибудь из-за столика отвечал испуганно – как всегда, когда спрашивали то, что всем известно:

– Кашу.

И она снова спрашивала:

– А какая это каша? Кто знает? Ну-ка?

И сама отвечала:

– Пшённая!

Слушала, как стучат ложки, и опять спрашивала:

– А кто знает, что такое пшено?

У Игоря дома, как у всех, были запасы. На первом этаже стояли и мешок пшена, и два мешка гречки, и мешок риса. Игорь видел такие мешки в магазинах. Папа говорил, их привозили на больших кораблях, как носки и ботинки. Всё это делали где-то далеко. А у Натальи Матвеевны получалось, что это пшено раньше было травой, вроде пушицы в тундре. Должно быть, это сказка: захочешь есть, а в тундре растёт съедобная трава!

А в другой раз Наталья Матвеевна пришла с сумкой, из которой достала рыжего зверя. Игорь, после того как папа побил его из-за игрушечного зайца, говорил себе, что терпеть не может пушистых зверей. Но зверь оказался не игрушечный, а живой. Он дичился, глядя на тянущихся к нему детей. Наталья Матвеевна объясняла, что зверя надо гладить, едва касаясь, между ушками и по спинке, и тогда он станет мурлыкать.

У Артура, Степана и Улечки отцы добывали зверя, но никому бы не пришло в голову оставить какого-нибудь живым, и принести в садик, и наливать ему в мисочку остатки обеда, прежде чем убить его и снять с него шкурку.

Игорь думал, как скажет Вилену:

– Нам сегодня в группу живого песца приносили. Или не песца, забыл. Он оранжевый, и он ест, что и мы едим!

И все нынешние выходные Игорю было бы хорошо в доме у Вилена, Миры и Люции, как всегда было. Но теперь Вилен напомнил ему про то, что папа его порол, – и Игорь выскочил за дверь.

Автобус, который привёз его из сада, теперь уезжал от домиков по проваливавшейся мокрой дороге. Игорь кинулся следом, растянулся и сразу промок в колее, полной воды.

Из автобуса его заметили. Нравственное Воспитание вышла и побежала к нему, и после она писала что-то отцу на обрывке газеты по другим буквам и вставляла записку в дверную щель так, чтобы папа сразу увидел её.

В садик, оказывается, в выходной было нельзя. И они поехали к Наталье Матвеевне домой. Она жила там же, в посёлке, в настоящем двухэтажном доме, но только в одном этаже, в маленькой комнате. Рыжий зверь вышел их встретить. Наталья Матвеевна привязала на верёвку бумажку и показала Игорю, как зверь может играть с тобой. Звали зверя Мурлыша. Он был необыкновенно мягкий, хотя и живой, и он был тёплый. Ночью он лёг спать с Игорем и мурлыкал, хотя Игорь даже не гладил его.

Утром в дверь постучали, вошёл папа и велел Игорю собираться домой. И пока Игорь одевался и завязывал шнурки, папа не глядел на него. Он благодарил Наталью Матвеевну за то, что приютила у себя Игоря, и обещал разобраться с сыном за то, что тот не захотел переночевать у соседей, как всегда ночевал. «Бить снова будет», – понимал Игорь.

Наталья Матвеевна робко сказала папе:

– Виктор Сергеевич, я смотрела в документах. Оказывается, у Игоря есть в городе мать. Вы жили там какое-то время, пока не переехали сюда…

Она как будто ждала от папы ответа, и папа хмыкнул, нехорошо хохотнул:

– В городе не прижился, зато сынка прижил! – и махнул рукой. – Да что за город, одно название – город…

Игорь видел, что Наталье Матвеевне, как и ему, не понравился папин ответ.

– Я не про то… Я это… – забормотала она и вдруг проговорила, как выдохнула: – Вы не успеваете Игоря забирать, вам трудно. Может, вы отвезёте его в город к матери?

И тогда папа уже иначе, растерянно, посмотрел на неё. Игорь и не видел его таким. Но папа сразу же улыбнулся и сказал:

– Ей остался ещё сын. А этот похож на меня, этот мой.

Игорю стало так, будто его обнял, обхватил лапами со всех сторон огромный Мурлыша. Игорь понял, что может забыть, как папа порол его, и как в домике надо передвигаться без звука, без скрипа, когда он сидит за столом и пишет, и как про шнурки ему говорил: «Расшибёшь лоб – научишься», а добрая тётя Шура может хоть всей группе завязать их сама. Всё стало неважно, когда папа сказал про него «этот мой», и, когда они шли