Читать книгу - "Мило и волшебная будка - Нортон Джастер"

— Мы потерялись или нет? — повторил Мило.

— Да-с, — средний человек почесал в затылке, — с такой трудной задачкой, сколько помню, я еще не сталкивался. Повтори-ка еще разок, а то что-то она у меня из головы выскочила.

Мило пришлось повторять еще раз пять.

— Подумать только, подумать только, — бормотал человек. — Одно я знаю точно: найти ответ на вопрос, потеряли ли вы себя, куда труднее, чем найти то, что вы потеряли. Потому что чаще всего теряются там, где находятся. С другой стороны, не реже находятся там, где теряются, потому что на самом деле остаются на месте, а обратный путь туда, откуда вы не уходили, найти куда труднее, и поэтому я нахожу, что вам нужно немедленно пойти чуда, где вы находитесь, и найти там ответ на ваш вопрос. Со всеми другими вопросами обращайтесь, пожалуйста, к великану. — И дверь захлопнулась.

Они вернулись. Алле спросил:

— Ну как, довольны? — и, спрыгнув с ветки, свесился с высоты трех футов, растормошил уснувшего Ляпсуса, затем, на сей раз куда осторожней, двинулся дальше, к просвечу между деревьями.

— Значит, этот лес обитаемый? — спросил Мило, не отстававший от Алле.

— Еще как обитаемый! — ответил тот и, наткнувшись на деревце, обрушил на них град орехов и листьев. — Все здешние обитатели живут в замечательном городе, который называется Явь. Он вот он, прямо тут.

С опушки леса, чуть в стороне, открывался вид на великолепный стольный град. Крыши его сверкали, как зеркала, стены играли драгоценными каменьями, улицы были вымощены серебром.

— Это — он? — вскричал Мило и рванулся было к сияющим улицам.

— Нет, там — это Грёзы, — остановил его Алле. — Явь, она прямо туг.

— Что значит «Грёзы»? — спросил Мило. Ничего прекрасней этого города ему и не снилось.

— Грёзы, они грёзы и есть, — объяснил Алле, — что-то вроде морока. — И, понимая, что понятнее не стало, добавил: — Морок — это мираж, это когда ты прекрасно видишь то, чего нет.

— Как можно видеть то, чего нет? — зевнул не вполне еще проснувшийся Ляпсус.

— Это куда легче, чем увидеть то, что есть. К примеру, на то, что есть, смотришь открытыми глазами, а на то, чего нет, можно закрыть глаза и смотреть с закрытыми. Поэтому в Грёзах жить куда легче, чем в Яви.

— Где же она, твоя Явь? — рявкнул Тактик.

— Да вот же — мы стоим прямо на Главной Улице.

Все стали оглядываться. Тактик потянул носом, а Ляпсус осторожно потыкал воздух тростью, но никто ничего не обнаружил.

— На самом деле Явь — очень приятный город, — сказал Алле, двинувшись вдоль по улице.

Он указывал им на какие-то городские достопримечательности, однако того, на что он указывал, видно не было. Зато людей на улице казалось видимо-невидимо, и со многими он раскланивался. Все куда-то спешили, глядя себе под ноги и, казалось, точно зная, куда они идут по несуществующим улицам — кто прямо, кто за угол, кто в дом, кто из.

— Не вижу я здесь ничего, — тихонько сказал Мило.

— Они тоже не видят, — грустно вздохнул Алле, — и сами того не замечают, так что им все равно.

— Наверное, трудно жить в невидимом городе, — продолжил Мило, отскочив в сторону от вереницы легковых и грузовых машин.

— Ничуточки. Это дело привычки, — сказал Алле. — Могу рассказать, как это случилось. — Они вышли на шумный многолюдный проспект, и он начал: — Давным-давно на этом месте был чудесный город с множеством красивых улиц и прекрасных площадей, и никто никуда в этом городе не торопился. Здесь было столько необычайных красот, что люди слишком часто останавливались, чтобы полюбоваться ими.

— И наверное, всюду опаздывали? — догадался Мило.

— Конечно, — кивнул Алле. — Вообще, перебираясь с одного места на другое, всегда любопытно посмотреть, что находится между, однако местный народ слишком уж увлекался этим. И вот однажды кто-то обнаружил, что если идти самым быстрым шагом и при этом глядеть только себе под ноги, то дойдешь туда, куда идешь, гораздо скорее. Все так и стали делать — принялись бегать по улицам и бульварам мимо всех чудес и красот, не глядя.

Мило подумал, что сам не раз поступал точно так же, и поэтому с трудом мог припомнить, как выглядит его собственная улица.

— Никто уже ни на что не смотрел, и чем быстрее они бегали, тем безобразнее и грязнее становилось все вокруг, а чем все становилось безобразнее и грязнее, тем быстрее они бегали, и в конце концов случилось нечто необыкновенное: поскольку никто не обращал на город внимания, он стал постепенно таять. С каждым днем дома расплывались, улицы исчезали одна за другой, пока вовсе не пропали из глаз. Так от города не осталось даже видимости.

— Что же сделали жители? — спросил Ляпсус, в котором вдруг проснулось любопытство.

— А ничего, — продолжил Алле, — живут, как жили, — в тех же домах, на тех же улицах, потому что никто ничего не заметил. Для них все осталось, как было.

— А если им сказать? — спросил Мило.

— Бесполезно. В такой спешке они все равно не увидят — им некогда глазеть по сторонам.

— А почему бы им не перебраться на жительство, с позволения сказать, в Грёзы? — заметил Ляпсус. — Грёзы — такое замечательное местечко.

— Многие пытались, — ответил Алле, снова поворачивая к лесу, — однако жить посреди сплошной видимости ничуть не лучше, чем посреди невидимого.

— Может быть, когда-нибудь у вас здесь будет один город — такой же ясно видимый, как Грёзы, и такой же незабываемый, как Явь.

— Так и будет, когда ты вернешь нам Поэзию и Мудрость, — ответил Алле с улыбкой, поскольку видел Мило насквозь. — А теперь побежали, иначе пропустим вечерний концерт.

Они прошли по невидимой лестнице, миновали незримые ворота и, покинув Явь (о которой порою трудней рассказать, чем о сновидении), оказались в совершенно другой части леса.

Солнце почти уже зашло, вершины далеких холмов окрасились рыжим, багряным и алым. Последние лучи медлили в небе, озаряя путь птицам, спешащим по домам, а первые, самые нетерпеливые звезды уже заняли свои места.

— Вот он! — воскликнул Алле, обведя рукой огромный симфонический оркестр. — Разве он не великолепен?

По меньшей мере тысяча музыкантов располагалась большим полукругом. Слева и справа — скрипки и виолончели, их смычки волной взмывали и падали, а дальше, за ними, виднелось бесчисленное множество малых и больших флейт, кларнетов, гобоев, фаготов, валторн, труб, тромбонов и туб — и все играли разом. Позади всех, уже едва различимые вдали, виднелись ударные инструменты, и, наконец, вдоль всего крутого склона выстроились торжественные контрабасы.

Перед оркестром за дирижерским пультом стоял высокий сухопарый человек с темными глубоко посаженными глазами и тонкогубым ртом, кое-как уместившимся между длинным острым носом и таким же длинным и острым подбородком. Дирижировал он без палочки свободными плавными жестами, которые, казалось, зарождались в ступнях его ног и, медленной волной пройдя по всему телу, докатывались через длинные руки до самых кончиков изящных пальцев.