Читать книгу - "Бойся мяу - Матвей Юджиновский"

– на не менее широкий диван в зале. И дело было даже не в тесноте одноместной кровати. Сашина сыпь. Женя, может, и понимал, что все эти красные пятнышки, точки и корочки не заразны, но заставить себя не противиться не мог. Так же было и с комочками в кефире и простокваше или с пленкой в какао и молоке. Вот просто неприятно, даже мерзко. Пьешь жидкость, гладкую, однородную, и вдруг – гадость какая-то проскальзывает. В такие моменты он едва не вырывал.

Саша во сне ворочался, чесался. И как бы Женька не отодвигался на край кровати, как бы не впихивал между ними покрывало, его чувствительная, как оказалось, кожа в какой-то момент ощущала ту самую «чесотку» – пупырчатую, чешуйчатую и царапающую. И чесаться начинал уже он сам, то тут, то там. Спать в пижаме было невыносимо жарко. А если он ложился поверх покрывала, то среди ночи просыпался от необъяснимого холода. Женя печалился, что не может спать на диване или хотя бы на полу. Но не капризничал. Во всяком случае, старался. В конце концов, братишка же не виноват.

Женек побаивался, что, может, этой ночью и не уснет вообще. Он любил представлять многое и не только перед сном. А потому не умел с этим бороться. Не научился еще. Но вот некто в пальто и черный чулан у него почему-то никак не сочетались. Кто он? Зачем он там? Страшное изуродованное лицо или клыки, как у вампира, не рождались в воображении, как и, к примеру, волосатые когтистые лапы оборотня или поблескивающий рыбацкий крюк в руке. Лишь темная фигура. Едва различимый контур.

Призрак? Бестелесное существо… Но за футболки хватает.

И крючок на двери его не остановит!

Он мигом закрыл глаза. Зачем, зачем он об этом думает? Отодвинулся от края кровати – и плевать на чесотку. Сжался на боку, подтянув коленки к животу, и укрылся до самых ушей. Судорожно стал перебирать мысли – о доме, что далеко, о маме, которая должна скоро приехать, о коте и папе, которые останутся одни, о школе и школьных переменах, о Зидане, подсказавшем про автобус, о грозе и «девятке», о прицепе трактора.

Наконец, вспомнил про футбол, зеленое поле и мяч. И, конечно, мяч оказался у него в ногах, а он на поле. И уже без какого-либо страха, но с азартом и щемящей в груди мечтой он бежал по флангу. Быстрыми, почти подсознательными движениями ног, резкими поворотам, разворотами, ускорением обыгрывал одного игрока за другим. И не понял даже, что это уже сон. Потому что верил, что это правда – не настоящего, но, непременно, будущего.

Проснулся только утром от того, что Саша перебирался через него. В деревне вставали рано – без этого никуда. И Женя вроде знал почему. Знал, но забыл. Он остался еще поваляться в постели. Один, свободно, нескованно. Дрейфовал где-то на границе сна и только нырял, как крючком на поверхность вытягивал голосистый петух. И было это такое приятное ощущение. Истинно деревенская мелодия. И если бы Женька спросили вдруг, чем отличаются деревня и город, наверное, он бы назвал первым именно это утреннее пробуждение. Вот откликнулись по очереди и соседские петухи. Красиво же.

Несмотря на то, что хозяева и гости, старшие и младшие, девочки и мальчики, в конце концов, – все вылезали из кроватей в разное время, войдя на кухню, Женя увидел за столом всех сестер и Сашку. Лариса и Таня больше походили на него и Катю, чем на Катю и Олю. В том плане, что, кажется, и у них разница в возрасте тоже была небольшая. Он не знал, много ли у сестер общего, но для него они всегда были разными. Лариса – миниатюрная, круглолицая, светловолосая и задорная. Таня – высокая, стройная, большелобая, с темными, длинными волосами и красивой улыбкой.

За завтраком над столом переливался, как компот в графине – от стенки к стенке, дружный разговор. Катя, хлебая суп, пожаловалась, что всю ночь ей было жарко под одеялом. Лариса ей ответила, что в сенях вот вообще в самый раз – прохладно, приятно. И закинула в рот помидорку.

Таня тут же поделилась:

– Только вот с нами спала непонятно откуда взявшаяся кошка, теперь вот боимся – лишь бы вшей не подхватили.

И они с Ларисой рассмеялись. А Женек вспомнил, а может, даже придумал только сейчас: ямочки на щеках – вот, что делало их железно родными. Ямочки – близняшки и одни смех на двоих.

У Саши над столом торчала одна лишь голова, и внимание ее было приковано кусочками ватрушки. Катя предложила меняться диванами:

– Ну а что? Можно же через день.

Сестры вновь рассмеялись, только Оля буркнула ей:

– С ума не сходи, – и стала собирать пустые тарелки.

Потом они поговорили, что надо бы в коллективном саду собрать яблоки и, может, потом помочь бабушке и дяде Юре с прополкой картошки. На этом месте Катька повернулась к Жене, спросила – собирается ли он забирать футболку, которую оставил в чулане. Он лишь пожал плечами. «Наверное, надо», – подумал и удивился, что без тревоги и неохоты.

Наконец, сестры вновь принялись обсуждать, что после всех этих дел можно и погулять сходить. Забегали улыбки и зазвучали имена, о которых Женька не имел представления – ну, если только «Артем». Катя тут же оставила его расспрос, встряла в их разговор и так и увязалась с ними.

Девчонки ушли. Но и мальчики не стали сидеть дома. Дождь перестал еще вчера после обеда, и под горячим солнцем земля просохла, за исключением некоторых крупных луж. Женька и Саша нацепили кепки и оба в шортах слетели с крыльца во двор. Большой и немного Г-образный. Из бетона была только дорожка от дома к воротам, остальная территория – вытоптанная земля да редкая трава. Напротив дома чернела банька, между их торцами, выходящими на улицу – ворота. Напротив ворот, замыкая двор, возвышались хозяйственные постройки: амбар, курятник, хлев для коров и свиней, сеновал и сарай под инструменты.

Чуть поболтались по двору. Попрыгали через лужи, поглазели в темноту колодца и поигрались с эхом.

– Эй! – бросал вниз Женя.

– Там глубоко… – выпучивая глаза, шептал Сашка.

Затем, гогоча, погоняли кур. И очень скоро уже с криками убегали от петуха. На бегу было совсем не весело, но за воротами хлева похихикали. Это помещение построили сквозным, и через вторые ворота они вышли к полю, засаженному овощами. Но только картошка слегка волнистыми рядами тянулась на всю длину.