Читать книгу - "Закон сохранения любви - Евгений Шишкин"

Ну что, мой друг? Опять по горькой чарке?

И разговоров, перетолков водопад?

И забегаловка всё та, что рядом с аркой…

Нет, в выборе судьбы никто не виноват!

Он читал так же, глядя в одну точку, — с напевной монотонностью в голосе и сосредоточенностью в лице. Он читал, а Сергей Кондратов становился всё мрачнее. Он становился всё мрачнее, потому что стихи — словно грустный мотив, пробуждали в душе тоску по дому, по Никольску, по Улузе, по дочке Ленке, и еще — по ней, про кого было больно напоминать себе… В иные минуты Сергею не верилось в окружающий его мир: как он здесь очутился, в Москве, в чистеньком кафе, напротив митинга каких-то странных людей, рядом с человеком, который читает распевные строчки, от которых становится почему-то жаль этого, с потертым обличьем человека и никак не верится: неужели он зарабатывает себе на жизнь только тем, что складывает такие рифмы?

Когда прикончили бутылку и закуску, Игорь достал из своей сумки парочку тощеньких малоформатных книжонок:

— Хочу вам книжки свои подарить, — улыбнулся он. — Они выглядят, конечно, не фонтан, но главное… — Он не договорил, склонился над книжкой, чтобы на обороте корочки оставить памятную надпись и автограф.

В этот момент к столу для расчета подошла официантка.

— Игорь, ты нам с Серёгой одну на двоих книжку подпиши. Другую — лучше девушке подари. Девчонки виршики любят. Тебя как звать, голубка?

— У меня на бейдже написано, — холодно ответила официантка; на форменном синем фартуке и впрямь висела белая заплатка с ее именем.

— Написано? — воззрился на официантку Лёва. — Глянь, на заборе вон чего про Ельцина написано, да он страной управляет. Хотелось бы, голубка, имя все-таки от тебя услышать. Наш известный русский поэт Игорь Киселев хочет тебе книжку презентовать.

— Катя, — наконец улыбнулась и оттаяла официантка.

— То-то же, — похвалил Лёва. — Будешь читать книжку, Катя. Там и про любовь есть. Так ведь, Игорь?

— Так, — зарделся поэт.

Трое посетителей, которых обслуживала официантка Катя, из кафе ушли. Кате выпал перерыв — новых посетителей пока не появилось. Она села на высокий табурет возле стойки бара, стала листать подаренную длинноволосым мужчиной книжку.

— Чего они тебе дали? — окликнула ее барменша.

— Книжку со стихами. — Катя открыла страницу со стихотворением «Белая птица», прочитала про себя:

Я приземлен, я скорбный человек,

Но в одеяньях с белой птицей одного мы цвета.

И песней страждущих мы оглашаем век

В самозабвенье! И в забвенье горьком света.

— Мура какая-то…

— Хочешь, Кать, я тебе журнал принесу. Один мужик на прошлой неделе оставил. Там вся жизнь Пугачихи и Фили с пеленок расписана…

— О-ой, — вздохнула Катя. — Не до чтенья мне сейчас. Придется опять комнату искать. Эта старая мышь на пятьдесят баксов плату поднимает. А еще к соседям из Таджикистана родственники прикатили, целый кишлак. Утром в туалет очередь приходится занимать.

Книжка стихов Игоря Киселева за разговором была позабыта. Манифестирующие люди за окном, собравшиеся что-то делить или переделить, почти уже разошлись.

* * *

Плутая по незнакомым улицам Москвы, бесцельно, Сергей и Лёва оказались поблизости от церкви, обнесенной частым высоким забором из металлических пик. Околоцерковная территория была просторна, возможно, когда-то храм был прикладбищенским, теперь же вокруг простирался большой сквер с аллеями из дубов.

— Ты вот про Ленина вспоминал, — заговорил Сергей, поглядывая на церковные могучие белокаменные стены, на зеленый пятикупольный верх с крестами. — Я тоже в школе всё мучился. Как же так: при советской власти никто в Бога не верует, а при царе поголовно верили? Неужели люди при царе такие глупые были, не знали, что Бога-то нет? Все мне казалось, врут чего-то большевики.

— Пойдем заглянем в святую обитель, — предложил Лёва.

— Выпили мы — нехорошо, — возразил Сергей.

— Брось. Никто не осудит.

— И то верно, грех невелик.

Церковные ворота с надвратной иконой Святой Троицы были широко отворены, но храм не работал. Деревянная опалубка для бетонирования свежо белела на ступенях паперти.

— Не повезло вам, братья. Ремонтируемся, — сочувственно сказал появившийся близ ворот молодой мужчина в чистенькой овчинной безрукавке и в кирзовых ухоженных сапогах. Также на нем была светлая клетчатая рубаха и замшевая кепка, которую он снял сразу, в начале разговора. Мужчина был бородат и усат, но и в ношении бороды и усов был аккуратен, подобран: борода овально острижена, усы лежат над губами двумя толстыми русыми волнами.

Подойдя ближе к Сергею и Лёве, он слегка поклонился.

— Всё же пойдемте. Через боковую дверь пройдем. Пойдемте!

— Вы здесь кем служите? — спросил Сергей.

— Я сторож, братья. Церковный сторож. Меня Глебом звать. Пойдемте в храм. Хоть и службы нет, а пред Спасом постоите. Там лампадка горит.

Сергей и Лёва пошли следом за благообразным радушным сторожем.

В храме было сумрачно, пустынно и гулко. Боковые окна в толстых стенах закрыты ставнями, и свет проникал сюда лишь через высокие узкие бойницы под главным куполом. Ярусы иконостаса пустовали: образа, вероятно, сняли на время ремонта; алтарь открыт, там виднелись леса; чувствовался запах краски, цемента, свежеструганной доски. На одной из квадратных колонн сквозь сумрак проступал лик Спаса на иконе. Лампадка с красным угольком указывала к нему путь… Сергей и Лёва подошли к иконе, перекрестились, замерли в молчании. Сторож Глеб стоял позади них.

Где-то высоко, под самым куполом, казалось, тихо, затаенно звучала музыка, словно там долго затухающим эхом заблудилось пение капеллы церковных певчих. Или, возможно, где-то на крыше курлыкали голуби, и подкупольное пространство превращало эти птичьи голоса в ровное музыкальное звучание. Или отдаленный непрерывный дневной шум московских улиц, доносившийся сюда, преобразовывался, дополнялся звуками мистического молельного шепота и создавал особенный мелодичный гул церкви. Или само стародавнее культовое здание, помимо архитектурных форм, своеобразия расположения по сторонам света, имело собственное дыхание, как собственное дыхание имеет каждый человек, и это дыхание в минуты тишины звучало как отголосок далекой мелодии.

— Благодать-то какая, братья! — тихо воскликнул Глеб. — Вот где радость земная! Когда стоишь пред Спасом и чувствуешь, что в душе светло.

Взгляд темных глаз Глеба был умен, заинтересован. В его голосе, негромком и ровном, чувствовалось усердие — будто бы хотелось ему поделиться с человеком тем, что выстраданно сам познал. На вопрос Сергея: что же занесло его на такую службу, — Глеб отвечал: