Читать книгу - "Девочка, которую нельзя. Книга 2 - Стася Андриевская"

Уползать от воды было и глупо, и опасно. Сидеть на одном месте — бесперспективно. Однако, и ползти — куда? В темноте он заблудится уже на следующем же повороте. А так — есть хотя бы мизерный шанс дождаться помощи. И он, в полной тьме вытолкнув труп Утешева из пещеры наружу, остался. И впервые в жизни неумело взмолился Богу. Не за себя — за успешный исход операции. И за Славку.

Как неистово он за неё молился! А при мысли о том, что она, возможно не выбралась из-под обвала, выл. Звук метался между камнями и гас отголосками эха. А разум подкидывал новые варианты — а что, если она, как и он, сидит сейчас в каком-нибудь каменном мешке, одна, без еды и воды, в полной тьме и отчаянии?..

Иногда слышал, как она зовёт его. Слышал! Вскакивал на четвереньки, жадно ловя остатки призрачного эха… И звал сам. До хрипоты, до бессилия… Пока не забывался очередным полубредовым сном.

Сколько прошло времени? Он не знал. Последние силы иссякали, сухим жаром пекло губы и глаза, нога отнималась от самого паха, и, казалось, конец всему этому только один — вслед за Утешевым. Но однажды гора загудела, отдаваясь вибрацией по измученному телу… Гордеев подумал, что это очередной обвал. Или поисковые работы? Впрочем, чем бы это ни было, оно так и осталось где-то там, далеко. Здесь же всё было неизменно — темно, душно и на грани возможного.

А ещё через какое-то время он вдруг очнулся от воды на лице. Рванулся, понимая, что тонет… Воды было по колено, и она быстро прибывала. Похоже, последний обвал перекрыл протоку какой-то подземной реки, и единственным её бассейном стала эта пещера.

Уже по пояс в ледяной воде, превозмогая боль и дикое головокружение ощупывал стены в поисках выхода, но он словно растворился в кромешной тьме. Когда воды стало по грудь — отчаялся. Когда набралось по шею — разозлился и продолжил. А когда стало заливать нос — полез вверх.

Тело подводило бессилием, раненная нога — болью. Но упрямство толкало вперёд, пока руки не наткнулись вдруг на расщелину. Куда она вела? Была-ли выходом или тупиком, который скоро тоже зальёт? Гордеев не знал. И лишь буркнув короткое: «Господи, ты знаешь, что делать» — пополз.

Проход был извилистый и бесконечно-длинный. Иногда в нём можно было уверенно встать на четвереньки, а иногда даже длины руки не хватало, чтобы нащупать потолок. Но чаще это был всего лишь грёбанный узкий разлом, такой тесный, что приходилось ползти на животе, местами намертво застревая и отчаиваясь, но находя в себе упрямство продираться сквозь скалы и двигаться дальше. Но главное — уклон тоннеля явно вёл вверх. И это вселяло надежду.

Однако закончилось всё очередной погружённой в полную тьму, тишину и пустоту пещерой. И единственное, что изменилось точно — теперь Гордеев остался ещё и без воды.

И всё же отчаянная борьба за жизнь дала импульс. Сидеть на месте опасаясь заблудиться смысла больше не было, и поэтому он пополз дальше. К Славке. Просто решил для себя: «Если выберусь я, значит и с ней всё хорошо» И это окрыляло даже больше любой молитвы, потому что Бог — это где-то там, а Славка…

Вспоминал как видел её в последний раз. Не там, в кухне, а чуть позже, издалека, когда её, бесчувственную, выносили из подъезда и запихивали в машину… И сердце прошивало разрядом. Как, когда и почему эта девочка стала для него ВСЕМ? И как жить теперь в этой кровящей пустоте, которая, он знал уже точно, больше никогда и никем не заполнится?

И ведь в какой-то момент он даже чуть не смалодушничал. Не операцию похерил, конечно, но написал длинное письмо Славке. Письмо, которое она должна была получить когда-нибудь потом, когда лично для неё всё закончится и успокоится.

Письмо-признание. Письмо-правда. Длинное-длинное и путанное-путанное. Он же обещал, что однажды всё расскажет? Вот он и рассказывал — о долге, о цене, о том, какая Славка боец и молодец… А потом перечитал и обалдел: всё письмо оказалось лишь о его любви. Длинно-длинно и путанно-путанно. И так глупо, но так искренне. Настоящая исповедь грешника, влюбившегося в своего ангела. Может поэтому, ещё только дочитывая, он уже знал, что сделает с письмом дальше. И с письмом, и с дневником, и с этой огромной ошибкой — посягнуть на девочку, которую нельзя. Ему нельзя. Потому что он умеет лишь делать больно, а она заслуживает счастья и покоя…

И вот теперь он полз в кромешной тьме куда-то, куда вело сердце, понимая, что оно может вести лишь к ней, но заранее зная, что уж к ней-то он больше точно не сунется… Но обещая ей, что во что бы то ни стало выберется из проклятой горы и доведёт до конца Дело. Чтобы такие как она девочки жили спокойно со своими мальчиками, детишками, родителями, друзьями и близкими. И пусть они никогда не узнают, что на страже их безопасности стоит кто-то ещё кроме полиции и Бога — какие-то циничные и глубоко бесчеловечные типы, не только ставящие на кон меньшее ради большего, но и имеющие наглость решать, что есть что. Это даже хорошо, что никто о них не узнает — так будет спокойнее всем. Но это не отменяет их долга идти до конца. Даже если этот «конец» из сверх миссии неожиданно сужается до точки в глазах смотрящего — простой девчонки, достойной простого счастья…

Провалился в эти мысли так глубоко, что не сразу осознал болезненную для привыкших к полной темноте глаз вспышку. Но уже в следующий миг закричал исступлённо, чувствуя, что не осталось сил подняться даже на четвереньки, чтобы ползти навстречу свету. А в это время луч фонаря, мелькнув ещё пару раз… стал удаляться.

Глава 38.2

Иногда одно мгновение решает исход целой жизни — сдаться, чтобы благоразумно сохранить последние силы, или кинуть в топку призрачной надежды сразу всё без остатка, рискуя ошибиться и погибнуть?

Этот свет мог быть и галлюцинацией, и Гордеев это понимал. Но всё равно, рыча от боли и напряжения поднялся сначала на четвереньки, потом на ноги и побрёл — наощупь, туда, где только что пригрезился свет. Даже кричать уже не мог, все силы ушли на эти