Читать книгу - "Дикое желание любви - Дженнифер Блейк"

— Нет, скорее боялся, что сможешь найти более привлекательного, чем выбрал он.

— Ерунда, — бросила она, и ее губы, как положено, изогнулись в улыбке. — Но это большая просьба для друга.

Его голубые глаза потемнели и стали кобальтовыми. Его ответ был краток:

— Вовсе нет. Мне бы хотелось сделать большее.

После званого ужина приглашения полились рекой. Soirées^[102], светские приемы, маскарады, балы. Она начала догадываться, что ее приглашают из любопытства. Как и прогнозировал Джилс, через несколько дней по кругу передавалось уже так много противоречивых историй: она стала загадочной персоной. Ее имя даже произносилось шепотом, как имя прошлого губернатора Джеймса Уилкинсона, который защищал себя в разных военных судах, когда его обвиняли в предательстве и шпионстве в пользу Испании.

Кэтрин прекрасно держалась на публике — хоть чему-то она научилась у Рафа. Она танцевала, улыбалась, остроумно отвечала на вопросы и подавляла высокомерные взгляды, а рядом с ней при этом постоянно возвышалась внушительная фигура Джилса.

На посредственную оперу в небольшом театре на улице Орлеанс она надела золотой вельвет. Широкие рукава в средневековом стиле, отделанные мехом такого же оттенка, лежали сложенные на полу, пока она сидела и смотрела на певцов, выводящих свои партии. Ее волосы, по моде подобранные сверху и по бокам, сзади спускались мелкими рыже-золотыми кудрями. Начавшийся в первых рядах партера шепот мало-помалу дошел до лож. La Lionne. La Lionne.

Уловив приглушенные голоса и не понимая, о ком идет речь, Кэтрин вспомнила росистое утро и стоявшего перед ней Али. La Lionne, львица, — так он ее назвал. Жаль, что она так ничего и не сделала, чтобы заслужить это прозвище.

Но раз уж ей его дали, нельзя было отрекаться. Кэтрин даже начала иронично подыгрывать толпе в ее страсти к драме. Золотистый мех на палантине, муфте и капюшоне плаща стал ее griffe^[103], характерной чертой.

Поначалу Фанни и мадам Мэйфилд сопровождали Кэтрин и Джилса в их веселых и бурных прогулках. Первой от этого отказалась Фанни. Она так и не смогла общаться с Кэтрин как раньше, не смогла понять ее ветреного поведения, когда сама она сделала бы все, чтобы Раф заметил ее или, раскаявшись, ждала бы его возвращения.

Но, впрочем, Фанни не расставалась с Рафом, как Кэтрин, — с выстраданной улыбкой и неловким согласием, когда Альгамбра осталась далеко позади них, признавая: да, ей действительно будет приятно провести некоторое время с мамой. Ей не пришлось столкнуться с самым горьким из всех отказов. Хотя, возможно, Фанни все-таки получила своего рода отказ. В противном случае она не стала бы относиться к ней с такой неприязнью. Сестра Джилса стала чаще общаться со старыми друзьями из американской части города, расположенной над каналом, и Кэтрин не удивилась, когда узнала, что в первых числах нового года девушка снова собирается в путешествие на восток с семьей знакомых.

— Нет более опасного врага, чем бывший друг, — философским тоном произнесла мать Кэтрин. — Ты должна забыть ее, все забыть. Начни новую жизнь, найди новых друзей, нового мужчину. Солнце восходит и заходит, а затем снова спешит к месту восхода; нужно наслаждаться новым днем и всеми последующими.

— Все это подходит для тебя, мама, — согласилась Кэтрин, — но ты вдова.

— Есть способы… — начала мадам Мэйфилд, но потом остановилась, наткнувшись на предупредительный взгляд Джилса Бартона.

В том, что Ивонна Мэйфилд руководствовалась своей философией, не было сомнений. На ступеньках у ее спальни продолжали раздаваться шаги мужчин, все они были обворожительно молоды и не слишком уверены в себе, все наслаждались разной степенью ее расположения, от просто внимания до самого интимного. Кэтрин, которая сама испытывала физические потребности, открыла в себе терпимость по отношению к матери. Она не очень комфортно чувствовала себя в присутствии этих молодых людей, но с ее собственным внушительным и красивым cavaliere servente^[104], ходившим за ней по пятам, она едва ли могла возражать.

Мало-помалу, увидев, что в преддверии нового сезона Кэтрин вновь принята сливками общества Нового Орлеана, мадам Мэйфилд тоже ретировалась. У нее был свой круг знакомых, свои собственные развлечения. Она переняла страсть к азартным играм, возможно, от одного из ее молодых людей, и по нескольку часов проводила за столами в изящно обставленных игровых домах. Не особенно одобряя это увлечение, Кэтрин немного переживала за мать. По природе она была осмотрительной женщиной и экономно обращалась с деньгами, которые позволяла себе тратить, испытывая la bonne chance^[105] в фараоне^[106], так же как и с деньгами, которые расходовала на домашнее хозяйство.

Джилс, теперь в одиночестве сопровождавший ее в разъездах по городу с одного места развлечения в другое, вел себя так же пристойно, как и в присутствии компаньонок. Он не прощупывал почву и не заводил доверительных бесед. Он не произносил красивых речей и не ухаживал. Он умел утешить, ничего не требуя взамен, и все же она была абсолютно уверена, что он восхищался ею, галантно проявлял симпатию, и в нем зарождалась страсть. Это было видно по его глазам, по его рукопожатию, когда он вел ее через толпу, по тому, как ловко он переводил разговор, если это касалось ее лично, и как закрывал массой своего тела, словно щитом, от откровенного внимания других мужчин. Ее чувство долга по отношению к нему росло с каждым днем, так же как и благодарность.

Как никогда она была признательна за его присутствие, когда лицом к лицу столкнулась с Маркусом Фицджеральдом.

Это было на вечеринке, устроенной одной фривольной юной дамой, которая пригласила La Lionne, как другие приглашали в дом оперных певцов и артистов. Многие девушки выходили замуж за новых американских богачей, в результате становились не вхожи в креольские семьи, придерживающиеся старых традиций, и были вынуждены находить новые интересные развлечения.

— Лучше назвать это бунт, а не раут, — сказал Джилс, искоса оглядывая публику.

— Если тебе не нравится, мы всегда можем…

— Что такое? — спросил Джилс, когда Кэтрин запнулась.

Отвечать уже не было времени. Маркус, худой, даже истощенный, с поседевшими прилизанными каштановыми волосами, склонился прямо перед ними.

— Н… неожиданное удовольствие, — пробормотал он.

Было бы неразумно осадить его на глазах у всех. Незачем добавлять правдивости его рассказу. Лучше всего было сыграть обычное дружелюбие.