Читать книгу - "Зачем тебе любовь? - Наталья Потемина"

Ленка с Серым однажды встретились, холодно издалека раскланялись и разошлись по своим делам, как будто между ними ничего не было, ни августа этого, ни падающих яблок, ни коньяка пополам с чаем, ни одного важного, но не завершенного до конца дела.

С началом театрального сезона на Ленку посыпались хоть и мелкие, но довольно прибыльные предложения, и она с головой ушла в работу, поставив перед собой задачу к Новому году досрочно освободиться из зоны отбывания наказаний, куда она добровольно себя упекла.

Опытные люди ей сказали, что наркотическая зависимость от отдельно взятого человека неплохо поддается трудотерапии, и Ленка, следуя их добрым советам, в конце сентября вляпалась, ко всему прочему, в какую-то сумасшедшую полуэротическую антрепризу, но выбирать особо не приходилось. Работать, работать и еще раз работать, как завещал великий Ленин. И Надежда Константиновна запахивала по-черному. Вкалывала так, что, просыпаясь, не ощущала разницы между утренней зарей и вечерней, потому что сон, превратившись в обморок, мог неожиданно подкрасться из-за угла и свалить ее с ног в любое время суток. Однажды она даже уснула на сцене, хоть и ненадолго, всего-то на пару минут, но все это заметили. Режиссер сначала наорал на нее, а потом отправил домой отсыпаться. Молодому цветущему организму необходимо хотя бы пару раз в неделю иметь полноценный десятичасовой сон.

Но об этом можно было только мечтать. Каждое утро спящая царевна по звонку будильника с трудом сползала с кровати и, как стреноженная лошадь, медленно и бестолково передвигала ноги на кухню. Там она ставила на газ чайник и, пока он грелся, тупо рассматривала рисунок на кафельной плитке. Двойной черный кофе и сигарета кое-как возвращали ей сознание, контрастный душ взбадривал, и утро становилось если и не вполне добрым, то, по крайней мере, менее злым.

Конечно, можно было бы броситься в разврат, и предложения, на которые в данной ситуации просто необходимо было откликнуться, поступали довольно часто. Порой Ленка их даже принимала и, до определенного момента, вела себя вполне прогнозируемо: все непременно будет, причем на высоком художественном уровне с элементами сексуальных излишеств, выполненных с большим вкусом и богатой актерской фантазией. Мягкая снаружи, твердая внутри, она ломала себя, калечила, но так и не могла одержать над собой окончательной и безоговорочной победы. Все эти ни к чему не обязывающие дежурные свидания заканчивались одинаково. В самую неподходящую минуту, когда в голове у жаждущего соития бравурные трубы уже готовились сыграть прелюдию в стиле «ню», она виртуозно высвобождалась из объятий и, не дав противнику сосредоточиться, первой покидала поле брани.

Еще, говорят, хорошо помогают запои. Ушла в запой – и ищи-свищи, скачешь себе по лесам резвой и легкомысленной белкой, срастаешься с природой. Но до состояния запоя нужно еще допиться! И Ленка пыталась пить наедине с собой, но это у нее плохо получалось. В те давние, почти забытые времена ее организм еще не очень жаловал алкоголь. Все, что превышало стограммовую норму, фонтаном выходило из нее наружу вместе с предыдущими завтраками, обедами и ужинами. Сиживала, бывало, в одной ночной рубашке в туалете в обнимку с унитазом теплой попой на холодном кафеле, и так жалко себя становилось, хоть плачь. И именно в этот, самый неподходящий момент наступало прозрение: и там-то не успела, и тут-то не смогла, и жизнь вообще не удалась, а уж сама-то не удалась особенно.

А казалось бы, нажраться – такое пустяковое дело, и на тебе, выкуси. От сознания собственной глобальной несостоятельности, причем по всем направлениям, только успевай пальцы загибать, становилось еще хреновей. И Ленка начинала веерно отключать сознание – снова шла на кухню, и снова пила, и еле успевала донести блевотину до унитаза, и опять холодный кафель, кислый запах, горечь в горле, мелкие точки разорванных капилляров на лице и абсолютная твердолобая трезвость. Ну ни в одном глазу!

Любимый, а не пошел бы ты на... Хотя... Мы же интеллигентные люди! Дарлинг, а не хотел бы ты потрахаться с хуторскими бабочками?

Но время шло, и, хотя оно ни фига не лечило, жить становилось легче, жить становилось веселей. Говорят, что если осколок из сердца или других органов не получилось удалить хирургическим путем, то он как-то там обрастает соединительной тканью и живет внутри человека обособленной жизнью и только в непогоду дает о себе знать. И с этим осколком в сердце жить можно долго и довольно счастливо, если не заглядывать в прошлое. А будущее, как утверждал Антон Палыч, предполагает небо в алмазах.

Итак, в Москву, сестры мои, в Москву, где не за горами премьера, со всеми вытекающими из нее последствиями: аплодисменты, поклонники, цветы. А продюсер еще обещал хорошую прессу, благожелательных критиков и даже, чем черт не шутит, телевидение.

Отыграли на одном дыхании. Но Ленку не оставляло чувство, что она в чем-то здорово измазалась, а заодно и во что-то вступила. Наверное, можно бегать по сцене в одних трусах, если этого требует высокий режиссерский замысел. Но ей почему-то казалось, что никакого замысла не было. А бегала она, тряся титьками, просто так, для своего собственного удовольствия. Но удовольствия почему-то не получила.

Чего не скажешь о публике. Публика принимала хорошо, смеялась часто, хлопала много. Вернее, аплодировала. Серому почему-то резко не нравилось слово «хлопать», и Ленка старалась его избегать. Как и слово «кушать». Серый говорил, что в нем есть что-то лакейское. А еще его бесила новая московская мода произносить вместо буквы «ч» букву «ш». Булошная! Молошная! Рюмошная! Бросьте, господа, не позорьтесь, если так не говорили в детской вашей пробабушки, то нечего и начинать.

К чему бы это вдруг воспоминания нахлынули? Ленка одна сидела в гримуборной перед зеркалом и поправляла прическу. Надо было еще идти на банкет, но не хотелось.

В коридоре послышался какой-то шум и разговоры, и, когда постучали в дверь, она почему-то испугалась. Кому это приспичило вдруг стучать? Свои привыкли открывать дверь ногой. Ленка еще раз провела щеткой по волосам и откликнулась негромко:

– Войдите!

Серый вошел не сразу, а чуть погодя, как будто засомневался в последний момент: а стоит ли? Без цветов, без подарков, в каком-то новом, ей незнакомом пиджаке и сам какой-то новый, застенчивый.

Призрак прошлого, подумала Ленка и улыбнулась. Призрак улыбнулся в ответ и спросил:

– Можно?

– Можно, – позволила она, а в голове вертелось: «А что можно»? И ответ напрашивался сам собой: «все».

За Серым неожиданно ввалились какие-то мужики с телекамерой, а за ними радостный режиссер. Один из мужиков начал снимать, другой, представившийся Павлом, принялся задавать Ленке какие-то глупые вопросы. Режиссер влез в кадр и стал отвечать за нее. Ленка тоже изредка и невпопад что-то вякала, дергала плечами и умоляюще смотрела то на Павла, то на режиссера, словно прося их о помощи. Когда все закончилось, Паша поцеловал ей руку и попросил разрешения закурить.

– Иди отсюда, пацан. Закурить ему захотелось, – услышала Ленка за спиной и тут только поняла, кому обязана всей этой суетой. Серый стоял в стороне и улыбался как ни в чем не бывало.