Читать книгу - "Лазурные берега - Сара Ларк"

— А это что такое? — обескураженно спросила она.

Бонни, которая всю дорогу крепко прижимала к себе Намелок, но не смотрела на нее и не разговаривала с ней, теперь взглянула на ребенка так, словно увидела его в первый раз.

— Это, — заикаясь, сказала она, — мой ребенок. — Затем она протянула ребенка Амали и залилась слезами.

Виктор между тем заметил, что у процедурного кабинета его ждут три пациента — Леон, который кроме работы на конюшне любил также помогать другим, только что подал им освежающие напитки и шутил с ними. Врач услышал, как они смеются — Леон умел прекрасно развлекать людей. В поместье Новый Бриссак он входил в группу музыкантов и комедиантов, которые выступали главным образом на Рождество. А здесь Леон с удовольствием помогал пациентам Виктора скоротать время, что было неоценимой помощью, когда Виктор не мог своевременно начать прием из-за какого-то срочного дела. Раньше явившиеся на прием люди часто выглядели огорченными долгим ожиданием, когда доктор наконец все-таки приходил к ним. После того как Леон пошутил с мужчинами, сделал комплименты женщинам и поиграл с детьми, они чаще всего заходили в приемную с улыбкой.

Большой чернокожий мужчина весело помахал рукой своему хозяину. Конечно, люди ждали уже более часа. Молодой врач облегченно вздохнул. Приемные часы были прекрасным предлогом для того, чтобы оставить Бонни на попечение других чернокожих. К тому же лечебные помещения в его доме были территорией, на которой он чувствовал себя намного уверенней. Утешать плачущую Бонни и объяснять Сабине и Амали, откуда появился ребенок, было для него непростой задачей.

Таким образом, Виктор удалился к своим пациентам, в то время как Амали увела Бонни в комнату для слуг, принесла ей воду, чтобы та могла помыться, а затем нашла ее старую чистую одежду. Сабина занималась ребенком. Она подогрела молоко и налила его в старую бутылочку Либби — дочь Амали уже умела пить из чашки.

Когда Амали и Бонни вернулись в кухню, довольная Намелок пила молоко, лежа на руках у огромного Леона, который ее кормил. Его лицо при этом сияло.

— Какой славный ребенок! Он похож на Натали!

— Кто такая Натали? — спросила Бонни, хотя, собственно говоря, хотела сначала спросить, кто этот мужчина.

С первого взгляда она испугалась, увидев его широкие плечи и огромный рост. Джеф? Однако затем Бонни, конечно, сразу же поняла свою ошибку. Вблизи Леон даже отдаленно не походил на Джефа. Его лицо было скорее круглым и мягким, а глаза спокойными. В них не вспыхивали искры, как у хищных зверей. Джеф часто напоминал Бонни пантеру, в то время как при виде Леона она скорее подумала о медведе.

— Это ребенок моей подруги с плантации месье Дюфрена, — невозмутимо сказал слуга. — Он действительно выглядит так же, как этот. Это твой?

На лице мужчины промелькнула тень сомнения. Казалось, он удивился отсутствию схожести между Намелок и ее предполагаемой матерью. Однако он сразу же опять улыбнулся. Бонни колебалась между радостью и паническим страхом. Мужчины редко смотрели на нее по-дружески. К тому же после того, что девушка пережила сегодня утром, она больше не могла верить в невинность улыбки.

— Да, расскажи же, Бонни! — воскликнула Сабина. — Где ты взяла этого bebe? Он не может быть твоим. Тебя не было недостаточно долго. И вообще, кто он? Девочка? Мальчик?

Бонни выхватила ребенка из рук Леона, чтобы покормить его самой. Это была ее первая попытка, она еще никогда не кормила младенцев.

— Это девочка, — сказала Бонни и улыбнулась, когда Намелок перестала пить и подарила ей сияющую улыбку. — Ее зовут Намелок.

— Как? — спросила Сабина.

— Этого не может быть! — воскликнул Леон.

От волнения он не мог усидеть на месте. Большой мужчина вскочил на ноги и подбежал к Бонни, чтобы еще раз внимательно рассмотреть ребенка. Он двигался очень плавно — и это снова напомнило Бонни о Джефе, однако при виде Леона она все же скорее думала о танцоре, чем о воине.

— Слишком много совпадений! Моя подруга Санкау тоже хотела назвать ребенка Намелок. Потому что это красивый ребенок, а Намелок означает «прекрасная». Но мец не разрешил ей это сделать, потому что он не может произнести это африканское имя. Он назвал ребенка «Натали».

И тут Амали все поняла:

— Леон, а ты знаешь, к какому племени принадлежит Санкау? Она попала сюда из Африки?

Леон кивнул:

— Она называет себя масаи. Они выглядят иначе: черные и очень худые. Они…

Амали и Сабина слушали с интересом, а Бонни кивала. Санкау, очевидно, принадлежала к тому же племени, что и мать Намелок. Таким образом разрешилась загадка о происхождении Намелок, и потом, позже, ей всегда можно будет сказать, где в Африке находятся ее корни. Даже если она никогда не узнает имени своей настоящей матери.

— Теперь она мой ребенок, — решительно сказала Бонни Леону. — Даже если все удивятся тому, что у меня такой красивый ребенок.

Леон снова улыбнулся ей.

— Почему удивятся? — спросил он. — Ты ведь тоже красивая.

Бонни сердито сверкнула на него глазами.

— А ты лжец! — воскликнула она.

Точно такие же лживые комплименты делал ей Корриер на рынке рабов. Леон, похоже, почувствовал себя обиженным из-за ее резких слов.

— Я не лжец, — поправил он Бонни дружелюбно, но решительно. — Леон любит людей. Для меня почти все люди красивые, когда они друзья. — У него был искренний взгляд.

Бонни выскочила на улицу. Нельзя было допустить, чтобы она опять расплакалась.

Во дворе между домом и жилищем для рабов Бонни натолкнулась на Виктора. Врач принял своих пациентов и явно обрадовался, увидев ее:

— Бонни, так вот ты где! А я уже собирался разыскивать тебя. Как ты считаешь, может, мы пойдем наверх и скажем хозяйке «добрый день»? И Намелок с тобой. Это хорошо, значит, ты сможешь сразу же показать ее хозяйке.

В глубине души Виктор надеялся, что ребенок взбодрит Деирдре, по крайней мере, она ведь обожала маленькую Либби. Но, с другой стороны, это могло усилить ее депрессию, ведь если даже Бонни может иметь ребенка… Приемный ребенок… Виктор в последнее время все чаще задумывался об усыновлении. Если они с Деирдре не способны иметь детей, может быть, найдется чужой ребенок, которому они могли бы дать свое имя и свою любовь.

Деирдре сидела перед зеркалом в комнате для переодевания и бесцельно проводила щеткой по распущенным волосам. Ей следовало позвать Амали, однако с ней пришлось бы разговаривать, а Деирдре очень не хотелось ни с кем говорить. Ей гораздо больше нравилось сидеть здесь одной и предаваться своим мыслям. Мыслям о катании на лодке вдоль побережья… о конной прогулке, во время которой их застал проливной дождь… о мускулах Цезаря, бугрившихся под его мокрой рубашкой, и даже о том, какой виноватой перед Виктором она себя чувствовала. Ей надо было бы постараться быть с ним более любезной, и иногда Деирдре искала в своей душе ту глубокую любовь, которую она испытывала к мужу всего лишь несколько месяцев назад. Между тем женщина чувствовала себя опустошенной. Мир вокруг нее, казалось, очутился за какой-то темной завесой, и у нее больше не было сил что-либо ощущать.