Читать книгу - "Сибирская любовь. Книга 2. Холодные игры - Екатерина Мурашова"

В результате всего этого дела в острог попали десять человек, среди которых был и Никанор. Когда его увозили из Егорьевска, их всех, уже закованных в кандалы, построили возле управы. Как-то видно было, что все они Никанора признают за главного. Даже казаки-конвойные к нему обращались, когда что-то нужно было от всех. Обыватели сбежались смотреть – как же, развлечение. Вера тоже пошла. Я просила, ругалась, едва руками за подол не хватала, но разве ж Веру удержать можно?

Когда она туда пришла и в стороне встала, Никанор уж больше никуда и не смотрел. И так это было заметно, что даже мальчишки свистеть перестали и грязью кидаться. Как будто не нитка даже, а канат, кровью и еще бог знает чем заляпанный, между ними натянулся. У Никанора в глазах – мрак, тьма клубами, как у Данта описано. А у Веры? Я смотрела, смотрела… Ни осуждения, ни ненависти, ни прощения, ни сочувствия – ничего. Одно напряженное внимание, с каким она и на чужих колодников глядела. Все казалось, что Никанор что-то сказать ей хочет. Все ждали. Как в цирке, когда номер под куполом. Мне хотелось всех палкой избить и разогнать. Вдруг Вера медленно так подняла руку и палец к губам поднесла. Никанор сразу кивнул. И больше ничего не было.

Мы все готовились свидетельствовать, что Матвей Александрович перед смертью велел все Вере отдать, потому что она от него ребенка ждет и вообще, кроме нее и брата с сестрой в богадельне, у него никого нет. Думали, что трудности будут, а Каденька уже всякие там юридические крючки в законах вычитывала.

Но вот странность – прямо на столе у Печиноги в доме лежало должным образом составленное завещание, где он завещал 300 рублей Васе Полушкину на поездку в Петербург или Москву для поступления в университет, а все остальное его имущество и деньги отходило Вере Михайловой, а после – их сыну или дочери, кто родится. Условий проставлено два. Первое: Вера должна навещать его слабоумных родственников до конца их жизни. Второе: не бросать на произвол судьбы собаку и кота. С котом проблем не возникло. Он сразу Веру за хозяйку признал и об инженере, кажется, не вспоминает. Баньши же ушла в тайгу. Кто-то видел ее вблизи инженерова зимовья, Вера – в окрестностях могилы Печиноги. К людям она не подходит, живет, надо полагать, охотой.

Желтую тетрадь Матвея Александровича не нашли. Спрятал он ее или уничтожил – бог весть. Вера нашла в печи недогоревший листок, вроде оттуда. Она мне его показывала. Там написано следующее:

«„Чем кто разумнее, тем больше он находит оригинальных людей; люди толпы неспособны видеть различий между людьми“. Б. Паскаль. Я почти не вижу различий. Я – человек толпы? Как странно…»

Воистину странно. Особенно если вспомнить, что по-настоящему убила Печиногу толпа… Каденька говорит, что его смерть – искупительная жертва ради этих людей и нерожденного ребенка. Вера кивает. А я этого не понимаю. Наверное, я даже проще устроена, чем Вера и Печинога. Может быть, это потому, что не верую. Но ведь Каденька тоже атеистка…

Вообще, по всему выходит, что он собирался умирать, как будто знал, что его застрелят. С Верой я на эту тему не говорю – страшно. Она живет одна в его доме, с котом. Ходит медленно, вперед животом, шьет приданое для ребенка, читает книги. Мне на прииске жутко, я пока – у Златовратских. Просить Вера не умеет, но из окольных разговоров я поняла, что она хочет, чтоб я осталась до рождения ребенка в Егорьевске. Средства к жизни у нее теперь есть (у Печиноги, оказывается, есть еще вклад в Сибирском банке и какие-то акции, то есть все вместе – получается довольно много). Но он заразил ее своими страхами, и она боится, хотя и никогда не признается в этом. Я ее понимаю и, конечно, подожду. Куда мне спешить и кто меня ждет?

Машенька и Дубравин, как я уже сказала, о чем-то договорились, и у них лад и покой. Я к ним почти не хожу, хоть Машенька и зовет всегда (Дубравину, понятное дело, лишний раз меня видеть не хочется). Очень скучно у них. Сидят рядком, как два пушистых зайчика, точнее, как два пупса с пасхальных открыток, мигают длинными ресницами, держатся за руки. Тоска!

К Фане Боголюбовой сразу после Пасхи приехал жених Андрей – семинарист. У него борода как у молодого козла, и больше всего он похож на линейку с делениями. Но Фаня все равно сначала радовалась, ходила с ним под руку гордая и довольная и дразнила Аглаю Златовратскую, у которой жениха нет, а влюбленного в нее трактирщика Илью она подчеркнуто не замечает. Но мне сразу казалось, что пышную глуповатую Фаню Андрей как бы стесняется и все норовит куда-то от нее сбежать. Потом он, на удивление, всем сошелся с Корониным. Тот как-то убедил его, что Царствие Божие на земле, которое Христос обещал, это и есть коммунизм. И все, что приближает наступление этого коммунизма, приближает тем самым и Царствие Божие. Там он ему много доказательств всяких привел, про равенство, братство, отсутствие денег, классов и пр. Андрей в этот бред поверил и теперь все время спорит с отцом Михаилом, своим будущим тестем, который по политическим убеждениям яростный монархист и Коронина со товарищи на дух не переносит. Духовные особы до того разругались, что даже ходили за разрешением своего вопроса к старенькому владыке Елпидифору. Тот выслушал их и сказал, что оба они не правы и Царствие Божие есть внутри каждого человека, а вот увидеть его и воссоединиться с ним – это не каждому дано. Понятное дело, что за всеми этими сложными вопросами о Фане все позабыли, и она опять начала маяться и вздыхать.

Зато Петя Гордеев почти сразу после смерти отца извлек из заточения Элайджу (привидение в трактире) и стал открыто с ней гулять и встречаться. Вот это, я тебе скажу, – нечто!

Когда они первый раз на воскресное гулянье выехали в открытой Петиной коляске, так все на нее пальцами указывали. Не заметить ее просто невозможно. У нее волосы – цвета лесного пожара. Элайджа разнервничалась (ну, столько на людях не была), начала дергаться, что-то кричать на своем еврейском языке. Петя пытался ее успокоить, люди кто крестился, кто плевался, в общем – веселье, как здесь (да и везде!) любят. Удержать ее Петя не сумел, потому что по статям она, пожалуй, покрупнее его будет, а у сумасшедших, Каденька говорит, во время приступа и еще силы прибавляются. Значит, она выскочила из коляски и хотела бежать, но куда – не знает. И тут удивительное произошло – Орлик Петин и еще один конь, хозяева которого поглазеть остановились, и собаки три, которые тут же случились, – все они как-то потянулись к этой Элайдже, вроде ее успокоить хотят, ласки просят. Она стала их гладить, что-то приговаривать и сама вроде успокоилась. А тут еще воробьи слетели из-под стрехи и сели ей на плечи (не знаю, может, это уж для красоты придумали, но так рассказывают). В общем, у всех егорьевцев челюсти поотваливались, а Элайджа опять залезла в коляску (псы туда же запрыгнули) и дальше поехала.

Сама понимаешь, что, когда Илья предложил мне сестру навестить, я не смогла отказаться. Интересно же!

Навестила я ее через три дня. Роза передо мной внизу все лебезила и объясняла, что вот, мол, Элайджа такая странная и чтоб я внимания не обращала, если чего. Мне Розу жалко, конечно, но надоела, и я, ее не дослушав, пошла. Илья меня проводил, орешков взял, пирожков.