Читать книгу - "Полуночные поцелуи - Жанин Бенедикт"

— Не кричи, Фарид. У нас гости, — шепчет мама, ставя в духовку еще один поднос с едой. На самом деле она не обращает внимания на то, что происходит, вместо этого сосредоточившись на том, чтобы ужин был идеальным. Несмотря на то, что кухня выглядит безупречно чистой, она берет дезинфицирующую салфетку и снова протирает столешницы. Она смотрит на меня в сотый раз, и я встречаюсь с ней взглядом на секунду, прежде чем отвернуться, угасшая тоска в ее глазах заставляет пустоту внутри меня сжиматься и болеть.

Она отвлекает себя от сегодняшнего дня уборкой, готовкой и сводит меня с ума, черт возьми.

— Не кричи? Не кричи?! Я собираюсь… — неистовство папы сменяется недоверием, его лицо краснеет. Если бы взгляды могли убивать, Джеймс был бы тем, кого фаршировали и подавали на блюде, чтобы мы могли полакомиться, вместо индейки, на приготовление которой мама потратила весь день.

— Это была шутка, сэр, — пищит Джеймс. Он смотрит на меня, прося о помощи, но мы с Элизой слишком заняты поеданием клубники с шоколадом, которую она мне принесла, чтобы что-то принести.

Кроме того, это качественное развлечение. Кто мы такие, чтобы разрушать это?

— Ты слышишь или видишь, как кто-нибудь вокруг смеется? Шутки созданы для того, чтобы быть смешными. Ты думаешь, что объективировать мою жену — это смешно?

— Грета улыбается и…

Мой папа делает два шага к нему, хватает его за рукав свитера и тащит его, чтобы он сел рядом с Элизой, поворачивая табурет так, чтобы он был обращен к стене вместо моей мамы.

— Ты заноза в заднице. Сядь, заткнись и жди ужина. Посмотри на мою жену, и я вырву твои глазные яблоки и запеку их в таджин зитун.

Держу пари, это все равно было бы восхитительно. Это рецепт от моей бабушки, папиной мамы, которая все еще живет в Алжире и может приготовить изыскано.

— Я не знаю, что это такое, — кротко бормочет он.

— Что я только что сказал?

Джеймс скулит и закрывает рот. Мы все трое сохраняем молчание, пока мой папа беснуется перед моей матерью по-французски, часто прибегая к своему родному языку — он в лучшем случае слабо владеет кабилом, годы, проведенные в Америке, подорвали его беглость, и она отвечает с наигранным спокойствием. Джеймс, похоже, в ужасе от непостоянной манеры, в которой папа произносит слова.

Я единственная, кто не реагирует на их разговор. Это потому, что я понимаю, о чем они говорят, и единственная, кто знает, что эта вспышка гнева не относится конкретно к Джеймсу. Речь идет о дне и о том, как неэффективно званый ужин отвлекает его внимание от мрачного значения этого дня.

В самом начале идея была неплохой. Проведение собрания футболистов и их родителей показалось моим родителям разумным способом компенсировать свою потерю. Они могли бы наслаждаться благословениями, которые есть у этих родителей, хотя сами никогда не смогли бы испытать это снова.

Но они недооценили, насколько на них все еще влияет смерть Джулиана. Они думали, что мама не ложится спать в слезах каждую ночь, а папа не напивается до одури после работы, значит все в порядке. Они думали, что пережили самое худшее, и теперь это было в прошлом.

Как будто трех лет было достаточно. Как глупо с их стороны.

Следовательно, их вечеринка причиняет им скорее боль, чем утешение. Особенно это вызвало у папы недвусмысленную грусть, вместо того чтобы обрести чувство комфорта, видя, как счастливые семьи объединяются, матери суетятся над одеждой своих детей, отцы без конца твердят о том, как они гордятся. Неудивительно, что мой отец часто бывает на кухне и пренебрегает своими обязанностями хозяина.

Что касается меня, если бы кто-то задался вопросом, что я делаю, прячась на кухне, я бы сказала, что это по одной единственной причине.

Отис, мать его, Резерфорд Морган, с его тупо красивым лицом и идеально облегающим костюмом. Можно ли произнести слово «восхитительный» без Отиса? Да. Но было бы стыдно это делать, особенно учитывая, насколько аппетитно он выглядит в официальной одежде.

Отис и его дурацкая записка, от которой мне хочется таять и кричать одновременно. Отис и его глупые чувства, которые усложняют то, что должно было бы быть совершенно прямыми отношениями по сексу.

— Грета, — внезапно зовет моя мама. Я поворачиваю голову в ее сторону. Папа уже уходит, чтобы заняться своими забытыми обязанностями хозяина.

— Да?

Она отвечает не сразу. Проходит три секунды, и ее плечи опускаются, напряжение спадает с легким выдохом. С улыбкой она качает головой и шепчет:

— Не бери в голову.

Если бы только я могла отпустить это, мама.

Элиза толкает меня коленом. Я обращаю свое внимание на нее.

— Как ты себя сейчас чувствуешь? Все еще капризничаешь? — спрашивает она.

— Как будто мне нужен хороший трах, — тихо ворчу я, откидываясь на спинку своего сиденья. Я сплетаю пальцы вместе и прижимаю соединенные ладони ко лбу, на секунду закрывая глаза. Будь проклят Отис за то, что он испортил мой план быстрого посещения ванной.

— Разве он не, — она очень выразительно шевелит бровями, — здесь сегодня?

Я дергаю головой в коротком кивке.

— Тогда хватай его и отправляйся наверх, чтобы быстро покувыркаться.

Открываю один глаз, и мой рот кривится от отвращения.

— Ты сказала «покувыркаться».

Элиза заправляет прядь волос за ухо и невинно хлопает ресницами.

— Вы, ребята, не занимаетесь любовью, так как еще мне это назвать?

— Секс. Просто секс, — или траханье, но мне было бы трудно убедить Элизу сказать это.

Настала очередь Элизы скорчить гримасу. Она доедает последнюю клубнику.

Вот тебе и подарок.

— Это звучит так технично.

— Это технический вопрос, — я сажусь прямо, нахмурившись. — Что плохого в том, чтобы сделать секс техническим? Не все должно быть связано с чувствами.

— Но чувства заставляют всех чувствовать себя… лучше.

— Я согласен с этим, — вмешивается Джеймс, поворачиваясь, чтобы посмотреть на нас, его стул по-прежнему обращен к стене. — Ты просто эмоционально искалечена, что было мило в младших классах, но сейчас это становится немного старомодным.

Я закатываю глаза и указываю на него пальцем.

— У тебя, любовничек, тайм-аут. Продолжай болтать, и я сообщу отцу обо всем остальном дерьме, которое ты наговорил моей маме, прежде чем он вошел.

— Злая, мелочная женщина, — он замолкает.

Элиза качает головой и хмурится. Она кладет руку мне на колено, прикосновение нежное, понимающее. То, как она смотрит на меня, заставляет все внутри меня чувствовать себя неподъемной и застывшей, и в моей защите появляется трещина. Я прикусываю внутреннюю сторону щеки, чтобы