Читать книгу - "Хороша была Танюша - Яна Жемойтелите"

На черно-белом фото была Таня в свадебном платье, простой фасон которого подчеркивал ее стройную фигуру, а в руках у нее был пышный букет белых лилий. Не совсем традиционный для невесты, он был ей чрезвычайно к лицу, она сама напоминала только что распустившийся бутон экзотического растения, редкого в наших краях, и у меня невольно перехватило дыхание. Далее следовали фотографии Татьяны с Сергеем. Молодой Ветров красовался на фоне нашего загса, нежно поддерживая юную невесту под локоток, и на его лице читалась решимость идти вперед до конца, чтобы там ни светило. О, если б только юные люди на фото знали, к чему приведет свадебное торжество! Впрочем, тогда бы они предпочли умереть вместе в тот же день, полагая, что их любовь сильнее смерти и что если они даже умрут, то все равно не расстанутся каким-то чудесным образом.

Таня. Вот она счастливо улыбается, держа на руках новорожденную дочурку, вот в открытом платье позирует у фонтана с гипсовым дельфином. Наверное, это какой-то южный снимок, был же и у нее с Сергеем счастливый период, пусть и очень короткий, но я не стану ничего уточнять, чтобы не слышать в очередной раз определения «матрешка», которое, по-моему, никак не лепилось к Тане.

Были еще студийные фотографии, на которых Таня позировала в брючном костюме, ультрамодном по тем временам, а в уголке надпись «Алушта-87». Это был тот самый год, когда меня отправили в Кестеньгу отдавать долг нашему государству. В начале августа я встретила Таню на улице – загорелую, яркую, и она похвасталась, что устроилась переводчиком на какую-то промышленную стройку, а я потом шла домой переулками и думала: ну почему же мне так не везет? Почему? Ведь я же перевожу в сто раз лучше и грамотней! Потому что я толстая и некрасивая? И только порчу общую картинку?

А дальше в альбоме была последняя фотография нашей группы выпуска 1987 года. Я помню, как нас собрали в актовом зале и выстроили в два ряда на фоне красного знамени. По итогам соцсоревнования мы оказались лучшей студенческой группой всего университета, отсюда и торжественный снимок.

Вот возвышается по центру, повторяя абрис древка с металлической шишечкой, Илья Волков. Смотрит слегка надменно и ни-че-го не знает о том, что умрет самым первым из нас, едва успев окончить аспирантуру. Году в девяносто пятом Илья эмигрировал в Израиль вместе с женой, но жена предпочла ему какого-то француза и уехала с ним во Францию, а Илья наглотался таблеток… Нет, напрасно он это сделал, честное слово.

Рядом с Ильей высокая, очень высокая девушка Таня улыбается, чуть склонив голову набок. У нее есть все, о чем может только мечтать молодая женщина, пожалуй, даже слишком много для счастья, поэтому ей многие завидуют, и я в том числе. Хотя моя зависть скорее замешана на глубокой обиде, потому что мне, отличнице, предстоит уехать к черту на кулички, а троечница Таня останется в городе при своем муже. И мне представляется, что Таня как будто бы уже совсем взрослая, а я – еще нет, несмотря на то, что на окончание университета мама подарила мне золотой кулончик-подковку и написала на открытке с незабудками: «Моей взрослой дочери Сонечке». Она очень редко называла меня Сонечкой, и я даже предполагала, что Сонечка – это мне исключительно за «красный» диплом.

В первом ряду прямо перед Таней сидит Маринка Саволайнен в теплой вязаной кофте – день выдачи дипломов был довольно прохладным. Маринка вообще очень хорошо вязала по финским и эстонским журналам, которые ей присылали родственники, и поэтому мы и ей немного завидовали. Только ее тоже давно нет в живых, лет десять тому назад она умерла от сахарного диабета; оказывается, ей вообще нельзя было рожать из-за этой болезни, а она все равно родила, как будто бы всем назло.

Слева от Маринки устроилась Василиса, напоминающая в своей цветастой кофте бабу на чайник. Губы ярко накрашены сердечком, голова в мелких кудряшках. Василиса все-таки вышла замуж за финна и поселилась где-то в северной Финляндии. Это говорит о том, что если упорно следовать своей мечте, она обязательно сбудется!.. Коварное слово – «упорно». На седьмое ноября, к семидесятилетию Октябрьской революции, над входом в кестеньгскую школу установили большую световую надпись: «Хочешь преуспеть – занимайся упорно». Через два дня буква «У» погасла. Вот так иногда жизнь сама поправляет наши светлые начинания, хотя исправление справедливо. Как ни странно, но настоящая семья случилась только у Василисы – муж и трое детей. Именно этого она и хотела с самого начала.

Рядом с Василисой сижу я, Соня Крейслер. Симпатичная кругленькая девушка с толстыми щечками и в больших очках в роговой оправе. У меня задумчивое лицо, руки застенчиво сложены на коленях, а кофточка, кажется, застегнута не на ту пуговицу. Если присмотреться, в вырезе кофточки можно разглядеть маленькую подковку на золотой цепочке.

Но что, черт возьми, делает эта фотография в доме Сергея Ветрова? Как она попала сюда прежде меня самой? Едва совладав с волнением, я отправила альбом обратно в ящик и поспешила убраться из кабинета Петра Андреевича. Все-таки есть вещи, которые даже не стоит стремиться понять, потому что все давно уже решено за нас, и отнюдь не хозяевами жизни, то есть людьми, которые почитают себя таковыми. У жизни нет хозяев, она сама выруливает в нужную колею. Надо только научиться терпеть.

САМЫЙ КОНЕЦ 1987-го – НАЧАЛО 1988-го

Поезд уходил вечером 29 декабря, а рано утром того же дня, едва я успела проснуться и побрызгать в глаза из рукомойника остывшей за ночь водой, в дверь забарабанили кулаком грубо и решительно по местной привычке, угрожая выбить дверь: «Хозяева! Открывайте!» Я не успела надеть очки, но пошла открывать, потому что хозяева спали после вчерашнего, и мне не хотелось их будить – я не знала, как вести себя с Шашей. Кричать и брыкаться вчера я постеснялась, потому что сама оказалась бы виноватой, тетя Оку частенько обсуждала со мной местные сексуальные происшествия, приговаривая: «Сука не захочет – кобель не вскочет». Может, тетя Оку и не слышала ничего, и я сегодня спокойно уеду, а там, глядишь, и Шаша свалит в Мурманск. Поэтому, едва запахнув халат, я впустила в дом клубы морозного пара, вместе с которыми ввалился огромный почтальон в ушанке, натянутой по самые брови, и с красным носом.

– Ты, что ли, Крей… Крей-слер, – он прочел по слогам.

– Да, – сердце у меня почему-то сжалось тугим комочком.

– Телеграмма тебе, распишись вот тут, – он протянул мне бланк и шариковую ручку, и я оставила росчерк там, куда указал он толстым слоистым ногтем.

– Ну бывай, – сунув бланк во внутренний карман, почтальон быстро удалился, а я, подслеповато щурясь, поднесла телеграмму под тусклую голую лампочку, чадившую возле рукомойника.

На желтом бланке бездушными серыми буквами было отбито: «Твоя мама умерла хороним 30 декабря тетя Катя». Как это моя мама? Что значит умерла? И откуда вдруг тетя Катя… Нацепив очки, я прочитала телеграмму еще раз. Нет, все правильно, там именно так и было написано: «Твоя мама умерла».

– Тетя Оку! – закричала я бесстыдно громко, надеясь, что, может, я что-то еще не так поняла, а тетя Оку сейчас встанет и все объяснит. – Тетя Оку!