Читать книгу - "Игра титанов: Вознесение на Небеса - Хейзел Райли"

двигается, но слышит каждое слово, и боль на его лице режет. Потерять сестру и видеть брата вот так — невыносимо.

— Ну? Это же просто. Это я. Гермес Эли Лайвли.

Эли. То самое имя, которое прошептала Афродита перед смертью. У каждого из них было свое — до того, как Кронос с Реей дали им «олимпийские» имена.

— А её звали «Дейзи», — продолжает он, угадывая мои мысли. — Так назвали при рождении. Женщина-наркоманка, которой не нужен был ребёнок. Тем более — двое. Она отдала нас деду. Ему было за шестьдесят, злой, бессердечный, бил за каждую крошку. Его ремень — наше воспитание. Это был ад. Никто нас не любил. Но Дейзи умела любить без меры. Забавно, правда? Нас учат ходить, читать, писать. Но любить — нет. А любовь ведь куда сложнее.

Я молчу, не отрывая взгляда: боюсь, он оступится.

— Единственное хорошее в дедовой жизни — ферма в глуши. — Гермес усмехается горько. — Когда он ложился спать, мы с Дейзи забирались на крышу и смотрели на звёзды. Она смотрела, а я ходил по черепице, проверяя, как держусь.

Вот откуда его «игры» здесь, в Йеле. Он наклоняется вбок, я дёргаюсь — но зря. Это было нарочно.

— Однажды я перестал балансировать и спросил: «Сколько звёзд на небе?» А она сказала: «Не знаю. Но посчитаю для тебя. Буду считать всю жизнь. И когда-нибудь скажу число».

Гермес закрывает лицо ладонями. Сквозь пальцы прорывается сдавленный звук — и меня пробирает до костей.

Он не замечает, как его тело покачивается над пустотой. У меня сжимает живот так, что подступает тошнота.

Я решаюсь. Подхожу ближе и сажусь рядом, прямо на край. Ладони потеют, дыхание сбивается.

— Что ты творишь? — резко поворачивается он. — У тебя же страх высоты. Слезь.

Я качаю головой, упираю взгляд в дальний светящийся корпус.

— Сижу с тобой. Спустишься ты — спущусь и я. Иначе останусь.

Молчание. Вдалеке — сирена. Полицейская машина проносится мимо ворот Йеля и исчезает. Если бы пуля ушла чуть в сторону, сейчас здесь стояла бы скорая. И, может, Афродита жила бы.

Гермес поворачивается ко мне. Его глаза, обычно лазурные, теперь тёмно-синие, как сапфир.

— Тебе надо уйти отсюда, Хейвен, — шепчет.

— Потому что не хочешь компании, когда тебе плохо? Хайдес сказал. Но я решила рискнуть.

Он качает головой. Кивает кадыком.

— Нет. Потому что боюсь, что ты пострадаешь, сидя тут.

Я накрываю его ладонь своей и кладу к себе на колени.

— Значит, могу остаться?

Его глаза снова увлажняются, и я боюсь, что задела лишнее.

— У тебя паника от высоты, но ты всё равно села рядом. Только чтобы мне было не так одиноко. Ты сумасшедшая, Маленький рай. Я бы никогда не прогнал тебя. Никогда.

Я улыбаюсь. Он тоже, но ненадолго. Я подставляю плечо, и он мгновенно понимает: склоняет голову и остаётся так, прижавшись.

— Не бойся, — шепчет. — Если сорвёшься, я тебя поймаю.

Я закрываю глаза, чтобы не разрыдаться. Он тоже плачет — я чувствую, как моя футболка намокает. У меня сбегает слеза.

— Теперь, когда её нет… кто будет считать звёзды? — спрашивает он, голос ребёнка.

Ответ рождается сам:

— Мы. Вместе.

— Мы?.. я и ты?

— Да. Будем считать вдвоём.

Он понимает: я не заменяю Афродиту. Я просто хочу, чтобы он не чувствовал себя пустым.

Я протягиваю мизинец, жду. Он сцепляет свой. Наш маленький обет. Мы связаны всеми возможными способами. И уже не разделимы.

— Тогда считаем вместе, — говорит он. — Спасибо.

Я улыбаюсь сквозь новые слёзы. Молчу, чтобы он не услышал всхлипов.

Я не говорю, что число звёзд неизвестно даже науке. Что есть те, которых мы не видим. Что игра бесконечна. Я говорю только одно: он не останется один.

— Хейвен?

— Да?

— Больно. Слишком больно.

— Я знаю.

— Как мне жить дальше?

Я запинаюсь. Бессмысленно кормить его шаблонными фразами.

— Не знаю, — отвечаю честно.

И чувствую Хайдеса у нас за спиной, ещё до того, как он заговорит. Его ладонь ложится на золотистые кудри брата.

— Разберёмся вместе, братишка.

Глава 27. БОГИНЯ ЛЮБВИ

О рождении Афродиты в греческой мифологии есть две версии.

Гесиод рассказывает, что, когда Кронос оскопил Урана, его члены упали в море, и из пены морских волн родилась богиня.

Гомер же говорит, что Афродита — дочь Зевса и Дионы. Чтобы примирить эти версии, Платон выдвинул теорию: богинь с одним именем было две — одна воплощала высшую любовь между мужчинами, другая — любовь между мужчинами и женщинами. Платон назвал их соответственно «Афродита Небесная» и «Афродита Земная».

Кронос, в элегантном белом костюме, говорит, опустив голову. Его босые ступни погружаются в песок. Он рассказывает о рождении Афродиты и о том, как меняется её история в зависимости от автора.

Рядом с ним Рея. Длинные светлые волосы распущены, тело — в белом платье, слегка напоминающем древнегреческие одежды. На лице нет макияжа, слёзы всё текут и текут. Подбородок упрямо вздёрнут, но губы дрожат.

Перед ними стоим мы: её братья, двоюродные братья и Лиам. Между нами — несколько шагов и столик, вкопанный в песок. На нём — белая урна с золотыми вкраплениями, вспыхивающими на солнце гипнотическим блеском. Прах Афродиты.

— Моя дочь была воплощением любви, — продолжает Кронос. — И сегодня мы оплакиваем потерю любви в нашей семье. Но, как учат древние, похороны — это не время для жалости к себе и слёз. Похороны нужны, чтобы почтить ушедшего и отправить ему нашу мысль туда, где он теперь, — вздыхает, — чтобы и нам самим было легче сказать «прощай» и идти дальше.

Он кивает в нашу сторону — значит, пора прощаться.

Сегодня на Олимпе чистое небо. Лишь одно маленькое облачко — идеально белое, безупречной формы. Море — гладкая равнина, искрящаяся на солнце.

Гермес подходит к урне. Он тоже в белом, как и все мы. Кроме Лиама. На нём — зебровые брюки, потому что, как выяснилось, полностью белые вещи он не покупает. Говорит, пачкается мгновенно. Впрочем, зебра ведь тоже с белым — никто спорить не стал.

Близнец, оставшийся один, достаёт из заднего кармана сложенный листок. Несколько секунд смотрит на него — и начинает:

— Мне было пять, когда моя сестра посчитала для нас первые десять звёзд на небе. И я поверил, что она будет делать это всегда. Мне было шесть, когда органы опеки забрали нас от деда, спасая от его жестокости. Мы сидели в полицейской машине, когда она прижала лоб к стеклу и, глядя в ночное небо, шёпотом досчитала ещё две. Нам было