Читать книгу - "Соблазны французского двора - Елена Арсеньева"

Почему-то темно-зеленый. Столь же таинственный, как и содержание письма Иоганна Мунника.

Мария задумчиво взглянула на стол. А вот и еще несколько листков такой же бумаги – плотной, очень белой, очень гладкой. Красивая бумага, жаль только, что небрежно согнута втрое, словно иначе не помещалась в каком-то пакете. И снова этот тюльпан в правом нижнем углу!

Мария поднесла обрывок письма к свече, желая получше рассмотреть цветок, – и сердце ее приостановилось, когда она увидела буквы, медленно выступающие на клочке бумаги, оказавшейся слишком близко к огню: «… щедрое, как всегда, вознаграждение».

И так далее, вплоть до подписи Мунника…

Теперь сердце заколотилось так, что Марии пришлось придерживать его руками: чудилось, вот-вот вырвется из груди.

Симпатические чернила! Это симпатические чернила, бесцветная жидкость, которая не оставляет на бумаге никакого следа, а проявляется лишь при нагревании; при охлаждении же, под влиянием влаги воздуха, буквы исчезают – и могут быть вновь вызваны нагреванием. Что и произошло!

Мысли бежали, обгоняя одна другую. Мгновенно вспомнился отчим, князь Алексей Измайлов, страстно увлекавшийся химией и даже имевший особенный кабинет-лабораторию с собранием различных физических и химических приборов, множеством книг по химии и разнообразными химическими чудесами. Одним из самых ярких воспоминаний детства Маши и Алеши был показанный отчимом знаменитый «лес Парацельса» – фокус, придуманный великим химиком еще в XV столетии. Это был нарисованный черной тушью зимний лес, который при слабом нагревании покрывался красивой зеленой листвой и таким образом превращался в летний. Мария до сих пор помнила, как делаются зеленые симпатические чернила: из раствора хлористого кобальта, к которому примешано некоторое количество хлористого никеля, хлорного железа или даже аммиака; нарисованное или написанное такими чернилами после высыхания совсем незаметно, однако даже при слабом нагревании появляется яркий зеленый цвет. Мария никак не могла понять, как же она сразу не догадалась. Верно, потому, что она воспринимала «лес Парацельса» лишь как детскую забаву. Это было нечто из давно минувших времен… однако же слава богу, слава богу, что все-таки вспомнилось!

Теперь ясно и значение зеленого тюльпана: это подсказка цвета чернил. Ведь, насколько помнила Мария, лишь зеленые и пурпурные чернила выявляются не только реактивами, но и простым нагреванием; голубые же следует проявить красной кровяной солью; желтые – сперва обработать йодистым калием, а лишь потом нагреть…

Мария даже тихонько запела от счастья. Совершив такое волшебное открытие, она и себя почувствовала волшебницей, доброй феей, спасающей беднягу Симолина, попавшего в беду. На минуточку самолюбие взыграло, и Марии сделалось несказанно жаль, что ее великое хитроумие останется сокрытым от Корфа. Он был бы поражен до глубины души, он просто рухнул бы от изумления! Может, взять обратно с Симолина его слово?..

Но это была лишь мгновенная вспышка тщеславия. Время уходило, уходило!

Поспешно перекрестившись и возблагодарив господа за великую удачу, Мария сгребла со стола чистые листы бумаги и кинулась было к камину, чтобы нагреть их как можно скорее на сильном огне, да так и замерла: в оконное стекло тихонько звякнул камушек… второй, третий!

Мария схватила свечу и, подбежав к окну, трижды провела ею слева направо; потом принялась открывать окно, чтобы впустить посланного Симолиным человека, которому он доверил прочесть секретные бумаги Этты Палм.

Насколько Мария помнила, каменная стена была увита плющом и розами, поэтому она полагала, что неизвестный вскарабкается снизу, и была немало озадачена, увидев в ветвях раскидистого платана, совсем рядом с окном, темные очертания мужской фигуры.

– Посторонитесь! – послышался сдавленный шепот, и Мария едва успела отшатнуться, – незнакомец, раскачавшись на ветке, влетел в окно, будто камень, выпущенный из пращи; перевернувшись в воздухе, он ловко стал на ноги, – причем проделал все это совершенно бесшумно.

Мужчина повернулся к Марии – и та ахнула.

Никакой это был не незнакомец! Перед ней стоял барон Корф, ее муж.

* * *

– Что вы здесь делаете?!

Эти слова супруги выкрикнули одновременно – и также враз зажали себе рты, вспомнив, где находятся и зачем явились сюда.

– Ладно, все это потом, – проговорил Корф – он первым пришел в себя. – У нас не более пяти минут. Вы нашли ридикюль? Где письма?

– Вот! – Мария сунула ему чистые листы, тайно злорадствуя, – она ожидала увидеть на его суровом лице выражение полнейшей растерянности.

Ничуть не бывало. Повертев бумагу в руках, Корф кивнул:

– Симпатические чернила, я так и думал. И, верно, зеленые – судя по цвету тюльпана. Значит, надо нагревать. А это что такое? Вы что, пытались сами нагревать и сожгли?.. – Он задохнулся от ярости.

Мария гневно сверкнула очами – как он смеет кричать на нее, пусть даже и шепотом! Как он смел… как смел сразу догадаться о чернилах?!

– Это она успела сжечь, – с трудом справившись с собою, проговорила Мария. – Все, что я смогла выхватить из огня, – у вас в руках.

– Текст пропадал? – отрывисто спросил Корф.

Мария кивнула.

– Отлично! Значит, я прочту написанное, а потом лист остынет, – и баронесса ничего не узнает! – Он взял один из листков и поднес его к свече, как вдруг Мария, осененная внезапной догадкой, схватила его за руку.

– В чем дело? – огрызнулся Корф. – И что вы здесь до сих пор стоите? Бегите в зал, да поскорее: Этта Палм востра, как нож, все видит, все замечает, – ваше отсутствие тоже может быть замечено…

– Вот именно, все замечает! – перебила Мария. – Даже когда текст исчезает, на бумаге остаются шероховатые полосы. На ощупь их сразу чувствуешь, баронесса тотчас догадается, что здесь кто-то был, кто-то читал ее письмо.

Корф замер, нахмурился:

– Вот незадача. Не нагрев бумагу, письма не прочтешь, а нагревать, выходит, нельзя? И с собою не возьмешь, чтобы прочесть в лаборатории: если Этта заметит пропажу, письма утратят всякую ценность, англичане просто-напросто придумают что-то другое. Эй, эй, что это вы задумали?

Последнее восклицание относилось к Марии, которая вдруг бросилась к стене и принялась снимать пейзаж – акварель в рамке и под стеклом – на английский манер.

– Не мешайте, – отмахнулась Мария. – Можете вытащить стекло так, чтобы не повредить рамку?

– Да зачем вам?! – изумился Корф.

Но Мария сперва сняла вторую висевшую рядом акварель и лишь после этого сочла нужным пояснить:

– Я вспомнила: если бумагу, исписанную симпатическими чернилами, поместить между пластинами стекла, сильно прижать, а потом подержать на ярком свете, написанное можно будет прочесть, а вреда бумаге мы не нанесем.

Корф недоверчиво поднял брови: